В последующей главе нам предстоит разобраться с философией, известной под названием «легизм», сторонники которой предложили программу откровенного тоталитарного произвола. Данная философия представляется, и во многих отношениях является, полной противоположностью многому из того, что считается фундаментом даосизма. Тем не менее кое-кто из легистов утверждал, будто даосизм служит философской основой их догматов. Со своей стороны, они не обращают внимания на осуждение даосами войны и притеснений, зато нашли много полезного для себя в аспекте «целесообразности» даосизма.
Даосы решительно осудили конфуцианцев. Причем вполне естественно и по нескольким причинам. Во-первых, конфуцианцы принадлежали, вероятно, к самой успешной философской школе того времени, когда даосизм только появлялся; по этой причине они стали их естественным предметом для нападок. Кроме того, конфуцианцы считались главными толкователями тщательно упорядоченной системы управления государством, предназначенной для служения на пользу народа. Даосы утверждали, что она только причинит ему вред. Таким образом, мы находим, как конфуцианские идеи, а также Конфуция и его учеников, поднимают на смех и подвергают нападкам. Еще один, более тонкий, метод предназначался в поддержку утверждения о том, что Конфуций отказался от конфуцианства и обратился к даосизму, а он использовался для указания на его вымышленные нападки на его же по большому счету собственную философию. Такие высказывания выглядели откровенным вымыслом, зато оправдывали себя в пропаганде даосизма.
Трудно себе представить мир, на самом деле управляемый – или неуправляемый – в соответствии с либеральной программой даосских философов. Если кому-то удалось такое вообразить, то лучше бы он этого не делал. Но назвать все это конструктивной критикой никак не получается. Сомнительно, будто они на самом деле рассчитывали на серьезное к себе отношение. Они потешались, уподобляясь назойливым оводам, и при этом выполняли безоговорочно полезную функцию. Безусловно, то, что ваш автор предложил назвать «целесообразным» аспектом даосской философии, послужило гарантией прихода в политику деспотизма. Но на счастье, китайцы в целом, как кажется, редко относились к этому аспекту даосизма с достойной серьезностью. Возможно, они оценили его с должной степенью даосского скептицизма.
Даосы увлекаются парадоксами. И парадоксальной выглядит их философия, отвергающая конфуцианство, роль правительства и тем самым до известной степени демократию, зато на самом деле основанная на принципах конфуцианства, породившего в огромной мере социальную и политическую демократию, известную в Китае. В то время как конфуцианцы делали упор на ценности человека, а также учете его конечной важности как такового, а не просто средства достижения политических целей, даосы настаивали на его праве считать свою душу собственной принадлежностью. Даосский акцент на единстве человека с природой вдохновил творцов китайского изобразительного искусства на созидательную деятельность и придал китайскому народу большее равновесие, позволившее ему сохранить свою культуру. Через мощное утверждение личной самостоятельности, универсальный скептицизм даосов и их догмы по поводу относительности всех ценностей, даосизм неоценимо мощно способствовал развитию индивидуализма и настойчивости, когда требовался компромисс, которые превратились в наиболее важные особенности китайского духа.
Глава 7
Авторитаризм Сюнь-цзы
Жизнь Конфуция во многих отношениях удачной не назовешь, зато сегодня его имя известно во всем мире. Судьба философа конфуцианской традиции по имени Сюнь-цзы сложилась совсем иначе. В свое время он занимал высокий административный пост и пользовался почестями знаменитого ученого. Его влияние на философскую форму, которую в конечном-то счете приняло конфуцианство, считается громадным; Гомер Дабе вполне справедливо назвал его «творцом древнего конфуцианства». Однако среди конфуцианцев он высоким почетом не пользовался, особенно на протяжении последней тысячи лет. За пределами Китая даже те, кто слышал имя Мэн-цзы, могут сомневаться в том, кто же такой этот Сюнь-цзы?
Иногда говорят так, что высокими почестями его обносят из-за великого третейского судьи нынешней конфуцианской ортодоксии по имени Чжу Си, в XII веке осудившего Сюнь-цзы потому, что тот подверг сомнению вывод Мэн-цзы о доброй сущности человека. Нам важно отметить такой момент, но на нем дело не заканчивается. В значительной мере Сюнь-цзы собственными руками испортил свою репутацию из-за конкретного изъяна в придуманной им теории.
Силы разума ему вполне хватало; Сюнь-цзы безо всяких оговорок относится к блистательнейшим философам, когда-либо жившим на нашей планете. Только вот ему недоставало веры в человечество. Этот недостаток наподобие фатальной слабости героя одной греческой трагедии привел к крушению всех его свершений. Из-за него не только померкла былая слава Сюнь-цзы. Он сыграл свою роковую роль в том, что на более позднее конфуцианство надели, образно говоря, смирительную рубашку академической традиционности.
Сюнь-цзы родился около 300 года до и. э. в северо-западном царстве Чжао. Философию он изучал в царстве Ци, где ему удалось добиться высоких почестей в качестве ученого и получить достойную должность при дворе. При дворе Ци служили представители многих философских школ, и, естественно, между ними шел постоянный спор по поводу догматов, которых они придерживались. Предположительно, в ходе таких споров Сюнь-цзы нажил врагов, из-за которых ему пришлось покинуть пределы царства Ци.
Его назначили начальником уезда в южном царстве Чу; по-видимому, его уволили с этой должности, но позже назначили снова. На некоторое время он перебирался в свое родное царство Чжао; к тому же он совершил поездку в западное царство Цинь, которому в скором времени предстояло сыграть великую роль в истории Китая. Остаток своей жизни он посвятил в основном ученикам (два его питомца вошли в китайскую историю) и написанию литературных трудов. Со смертью его покровителя Сюнь-цзы отстранили от государственной службы в 237 году до н. э. Больше о его жизни нам ничего не известно.
До нас дошла книга, носящая его имя, остающаяся нашим главным источником знаний об этом философе. Предполагается, что ее написал он сам, но некоторые ее разделы могли дописать ученики знаменитого философа. Последние шесть глав данного трактата внешне заметно отличаются от основного текста, и правдоподобным выглядит утверждение о том, что их добавили в книгу конфуцианцы ханьского периода китайской истории. Еще в ряде мест текста просматриваются относительно лаконичные вставки более поздних авторов.
В одном из самых важных произведений конфуцианской классики под названием «Ли цзи», или «Книги ритуалов», содержатся крупные фрагменты текста, совпадающие с отрезками текста из «Сюнь-цзы». Практически не остается ни малейшего сомнения в том, что эти параграфы авторы «Ли цзи» беззастенчиво позаимствовали из труда нашего философа. Именно одним из таких способов он во многом повлиял на становление современного конфуцианства, хотя его не признают автором произведений китайской канонической литературы, содержащей многое из его философского наследия.
Как философ Сюнь-цзы может представлять наибольший интерес, когда он касается теории языка. В данной сфере он представляется на удивление современным мыслителем. Он касается проблем, будоражащих философов даже в наши дни. Что представляют собой употребляемые нами слова? А что такое понятия? Откуда они появились и почему люди так спорят по их поводу, а также по поводу их применения? Такие проблемы стоят перед нами, и ими с большим интересом занимался Сюнь-цзы.
Нам известно, что в Древнем Китае существовали философы так называемой школы диалектиков, занимавшиеся такими суждениями, как «белая лошадь – не лошадь». Представители других школ тоже использовали запутанные и иногда парадоксальные суждения ради овладения человеческими умами. Как ведущему конфуцианцу своего времени Сюнь-цзы приходилось вести борьбу с такого рода совокупностью доводов. Он не соглашался иметь дело с этими проблемами просто по отдельности. Наоборот, он стремился исследовать естество языка как такового и разработать правила для его надлежащего использования.
Сюнь-цзы формулирует разнообразные вопросы, касающиеся языка, и сам же пытается отыскать на них ответы. Его первый вопрос звучит так: «Почему у вещей появились названия?» Его ответ по сути заключается в том, что названия потребовались для облегчения разговора о вещах и делах, поэтому их придумали люди в силу такой потребности. Нам нужны названия, говорит он, для обозначения вещей сходных и различающихся, а также обозначения вещей более ценных и ценных не очень.
Для простой иллюстрации такого заявления не требуется большого озарения, чтобы назвать «десять предметов» в той или иной области. Но если кто-то сможет использовать названия, чтобы сгруппировать предметы по признаку подобия и различия, тем самым сообщив о наличии «пяти коров, трех лошадей и двух собак», мы получим гораздо больше информации. Кто-то может пойти еще дальше в классификации по подобию или различию, сказав о наличии «двух черных и трех коричневых коров», и т. д.
Приведем следующий вопрос Сюнь-цзы: «Что служит основанием для определения подобия и различия?» На первый взгляд этот вопрос может показаться каким-то странным или даже глупым, но на самом деле он оказывается весьма глубоким. Почему собаки
Так представляется своего рода проблема, которой уделяется большое внимание философов, особенно на Западе. Неужели таксу и сенбернара называют собаками потому, что кое в чем они выглядят и ведут себя одинаково, поэтому для удобства их причислили к группе предметов под общим названием «собаки»? Или же они разделяют некоторое общее таинственное «собачье» качество, которое нельзя определить одними только нашими ощущениями?
Психологи утверждают, будто слепой с рождения человек, если вдруг он обретет способность видеть, поначалу не сможет разобрать, что есть что, сначала все предметы для него практически ничего не будут значить. То есть группа собак и лошадей попервоначалу будет казаться ему просто пятнами. По истечении времени, когда он несколько раз их увидит, для него станет привычным их вид, и у него сформируется «представление» о том, что называется собакой, а что – лошадью. Затем, когда он увидит другую собаку, пусть даже не совсем похожую на собак, которых он уже узнал, в своем уме он немедленно занесет ее в каталог под категорией «Это – собака».