Оценивая в итоге подоплёку тех эксцессов, на которые так горестно сетовали Л.Н. Толстой, В.Г. Короленко, А.Ф. Кони и другие выдающиеся представители российской интеллигенции, приходишь к выводу, что дело не в личных человеческих качествах главы государства. Проблема гораздо глубже: она в господствующей традиции государственного правления, в том, какой метод воздействия на мотивацию людей оказывается наиболее адекватным их менталитету, наиболее эффективным в практике управления именно этим, а не другим населением, а посему и наиболее заманчивым для использования в большой политической игре.

В российской общественной мысли XIX века широкое распространение получило мнение, что российский народ — народ не государственный и не имеет никакого желания участвовать во власти, в управлении государством, ему совершенно чужды западные свободы, он себя чувствует совершенно свободным под отеческой рукой царя-самодержца. История народа по-своему подтвердила это наблюдение, поскольку он с готовностью сменил патриархальную длань российского самодержца на «ежовые рукавицы» большевистских вождей, а вслед за таковыми на авторитарные ухватки их постсоветских преемников. Иными словами, меняясь по форме, тип государственного режима оставался неизменным ровно в той мере, в какой оставался неизменным менталитет обитателей Российской (большевистской) империи. В частности, именно менталитет советского народа, как уже упоминалось выше, предопределил несуразность бытия некоторых бывших республик СССР, а ныне суверенных государств. Менталитет народа — ключ к железобетонной преемственности авторитарной власти на всём протяжении её имперской и постимперской истории. Как справедливо заметил по сему поводу историк Ю.Н. Афанасьев: «Тип этой власти не изменится в ходе формирования имперских структур при Петре I, он сохранится и тогда, когда диктатуру царя сменит ленинская и сталинская «диктатура пролетариата». Эти же монгольские очертания Московии просматриваются и в действиях по становлению диктатуры закона Путина». Это обстоятельство неприятно осознавать, но это тот факт, с которым нельзя не считаться и без учёта которого ровным счётом ничего в нашей трагической истории понять будет невозможно.

При этом следует заметить: не стоит искать объяснение зависимости государственного режима империи от менталитета населения в любви последнего к своим правителям. В частности, своё отношение к монарху, дворянству и белому офицерству народ наглядно продемонстрировал во время Гражданской войны. Относительно большевиков следует отчасти согласиться с Н.А. Бердяевым, который писал, что «русский народ в огромной массе своей терпеть не может большевиков, но он находится в большевистском состоянии, во лжи». В действительности, в лице большевиков население Российской империи терпеть не могло друг друга. Но именно в большевистском царстве оно обрело наиболее адекватную форму выражения своих чувств. Большевизм, таким образом, стал наиболее приемлемой формой повседневного бытия подданных Российской (большевистской) империи. Историческая судьба последней же свидетельствует: безумный тоталитаризм в ней, по сути, вырос из бездумного бытия большинства её подданных, заметим, при всей их несомненной изначальной религиозности. Но это именно та религиозность, которая никоим образом не стала препятствием на пути неимоверной жестокости по отношению друг к другу.

Именно в силу этих причин воинственное невежество населения империи, как только оно оказалось предоставленным самому себе сразу же после падения монархии, мгновенно выродилось в то явление, которое со временем и обрело историческое наименование — большевизма. По этому поводу весьма недвусмысленно высказался уже упоминавшийся выше публицист В.В. Шульгин, которого трудно заподозрить в каких-либо симпатиях к большевикам. Так, он констатировал, что «мы с негодованием отгораживаемся от большевиков и утверждаем, что ничего с ними общего не имеем; в деяниях их абсолютно неповинны. Но если посмотреть на дело несколько глубже, то легко прийти к выводу, что каждый русский, будь он сто тысяч раз эмигрант и антибольшевик, в известной мере связан с большевиками, т. е. несет долю ответственности за их деяния». Писатель вплотную приблизился к горькой истине: корни большевизма таились в самих недрах жизни населения Российской империи. Весьма образно обратил на это внимание российский философ и теолог Сергей Николаевич Булгаков (1871–1944): «Если уж искать корней революции в прошлом, то вот они налицо: большевизм родился из матерной ругани». На сугубо отечественные истоки большевизма также обращал внимание и Н.А. Бердяев, подчеркивавший, что «большевизм гораздо более традиционен, чем это принято думать, он согласен со своеобразием русского исторического процесса. Произошла русификация и ориентализация марксизма».

В СССР никогда не было коммунизма и коммунистов в марксистском, западном смысле этого слова. На территории этой державы, по остроумному замечанию одного советского писателя, «коммунизм есть советская власть плюс эмиграция всей страны». Как же нужно было извратить учение великого мыслителя, чтобы сам термин «коммунизм» вызывал содрогание у любого цивилизованного народа. Совокупность работ Карла Маркса (1818–1883) по своей сути являлись глубоко гуманистическим учением, рожденным в недрах западной цивилизации и которое было абсолютно, категорически и органически несовместимо с такой страной, как православная, и в своём подавляющем большинстве, крестьянская Российская империя. Как было справедливо замечено в публикации «Успех пришел к социализму после смерти, как к Ван Гогу» совершенно очевидно, что «фашизм пал потому, что люди были лучше, чем отвратительная идея фашизма. А коммунизм пал потому, что идея оказалось лучше людей» («2000», 25.05.2011 г.). Последнее как раз и имело место в большевистской России.

Справедливости ради необходимо признать, что человечеству очень не повезло, что сие учение «импортировал» один из самых отсталых народов мира. Как писал доктор философских наук Виктор Павлович Макаренко: «Маркс определял эксплуатацию через понятие неоплачиваемого труда — прибавочной стоимости… Следовательно, феномен эксплуатации надо объяснять таким образом, чтобы исключить тождество между лозунгом уничтожения эксплуатации и ленинским призывом «Грабь награбленное!». Ленинский лозунг укреплял менталитет грабителя, типичный для крестьянских движений и люмпен-пролетариата». Таким образом, потребность во всероссийском грабеже, столь свойственная «низам» обитателей царской России и логика марксизма, столь привлекательная для пролетариата Европы, в действительности, были несовместимы по определению. Но большевизм, пользуясь невежеством населения империи, стал выдавать свои лозунги тотального грабежа под вывеской учения великого мыслителя и гуманиста. Российский большевизм дискредитировал марксизм своей порочной практикой на весь мир. Таким образом, усилиями доморощенных большевистских идеологов европейская традиция марксизма была извращена до неузнаваемости. Подлинному же пониманию сути Марксова учения непреодолимо препятствовала традиция невежества, укоренившаяся в менталитете населения империи. Как по сему поводу справедливо заметила американский политолог и философ Ханна Арендт (1906–1975): «Пигмеи питаются догадками и прозрениями великого учителя, но никогда они не понимали ни глубину его философии, ни уж тем паче — его принципиальных ошибок и заблуждений». Вместо марксизма, как выразился другой философ, по стране гуляли «вульгарные отрыжки былой великой школы». Подлинная суть «марксистских» знаний, убеждений и принципов могущественной номенклатуры КПСС во всей своей красе явила себя после 1991 г. в процессе повального разграбления общенародной собственности, созданной на поте, слезах и крови населения СССР. Как отмечал профессор курса экономики России Гарвардского университета (США) Маршалл Голдман (1930–2017): «Когда СССР стал распадаться, началось растаскивание его богатства на части. Колоссальные (в прежние времена) запасы советского золота, по-видимому, просто исчезли, так как были тайно и частным образом переправлены в Лондон и Цюрих.

Не стоит изумляться тому, что внушительная часть раздробленного ныне богатства захвачена прежними антирыночниками — руководителями коммунистической партии. На поверку оказалось, что истинных приверженцев марксизма мало, как и противников неравенства, но обнаружилась равная, если не превосходящая численность оппортунистов, которые всегда рассматривали членство в партии как способ обретения богатства и привилегий». Богатство и привилегии — в этом вся суть убеждений и мотивации деятельности высокопоставленной номенклатуры советской империи и, одновременно, подлинная причина поголовного уничтожения ею на протяжении своего существования людей, обладавших полноценными знаниями, убеждениями и нравственностью, которые свойственны марксистам в западном, научном смысле этого слова.

Большевизм — инстинктивное порождение практики российской жизни точно в такой же степени, как марксизм — европейской политической мысли. Большевизм — это вырвавшееся наружу социально-психологическое заболевание, нравственная патология населения Российской (большевистской) империи. Исследованию сугубо русских корней большевизма посвящен специальный раздел книги историка Ю.Н. Афанасьева «Опасная Россия», в котором, в частности, автор отмечал, что «глубокая укорененность большевизма (ленинизма, сталинизма, тоталитаризма) в русской почве вылилась в грандиозный социальный эксперимент XX столетия, масштаб и последствия которого в полной мере измерить и оценить, видимо, еще предстоит». Посему все попытки сбросить вину за реальные преступления российского большевизма на теорию европейского марксизма вполне укладываются в прокрустово ложе традиционного образа мысли и действий: в национальной трагедии обязательно должны быть обнаружены рука, заговор, происки, протоколы и так далее каких-то инородцев, иноверцев, инакомыслящих. Ныне традиция сия переживает очередной ренессанс. Но несмотря на эту оную, уже ни у кого в мире не вызывает сомнений: большевистская идеология и практика по своей сути порождение российской истории и никакого отношения к марксизму, уходящему своими корнями в европейскую историю, не имеют. На всех своих форумах вожди большевистской державы к месту и не к месту цитировали Маркса. Их можно понять: им нестерпимо нужно было прикрыть именем какого-либо гения своё неимоверное невежество и явную историческую несостоятельность. Вот тут-то очень некстати для своей посмертной репутации и подвернулся Маркс. Последнее дало повод И.М. Губерману обронить следующие нелицеприятные строки:

Мне Маркса жаль: его наследство свалилось в русскую купель; здесь цель оправдывала средства, и средства обосрали цель.

Как было кем-то образно замечено: правда у всех народов одна и та же, но у всякого народа есть своя особая ложь, которую он именует своими идеалами. Большевизм и есть та глубоко своя, глубоко народная, глубоко национальная ложь, которую население империи возвело в ранг своих идеалов. Возможно, что народ в сердцах и не жаловал тех или иных большевистских вождей, но вместе с тем сам большевизм как отношение к жизни, как способ жизнеустройства и мировосприятия, как стереотип поведения стал новой религией, состоянием ума и души преобладающего числа крестьянского населения бывшей Российской империи именно потому, что стал наиболее адекватной формой выражения их менталитета. Как справедливо в связи с этим заметил Н.А. Бердяев: «Большевизм есть состояние духа и явление духа, цельное мироощущение и миросозерцание». Кто-то довольно едко заметил, что в основе большевизма лежит ложь, ненависть и принуждение. Вероятно, именно эти качества души на протяжении всей истории империи требовали своего выхода на авансцену общественной жизни, но вырваться из оков более или менее жесткого абсолютизма смогли лишь с наступлением очередной русской смуты. Поскольку это историческое событие стало проявлением глубоко припрятанного доселе состояния души, то, вероятно, потому-то оно и получило со временем более или менее благопристойное наименование Великой Октябрьской социалистической революции и соответствующую историографию, мифы и легенды, облагораживающие реальные события и действующие силы этой, несомненно, трагической страницы в книге жизни нашего народа.

Выразив в стихийной политической форме всю глубину невежества населения империи, большевизм стреножил его и, в свою очередь, стал определять его дальнейшую жизнь как в виде Красного террора, так и раскулачивания, расказачивания, коллективизации, индустриализации, борьбы с космополитизмом, строительства социализма и так далее. Как вспоминал впоследствии генерал-майор Добровольческой армии А.В. Туркул, «мы уже тогда понимали, какими казнями, каким мучительством и душегубством обернется окаянный коммунизм для нашего обманутого народа. Мы точно уже тогда предвидели Соловки и архангельские лагеря для рабов, волжский голод, террор, разорение, колхозную каторгу, все бесчеловечные советские злодеяния над русским народом. Пусть он сам еще шел против нас за большевистским отребьем, но мы дрались за его душу и за его свободу». Понимать-то понимали, да, судя по всему, далеко не всё. Например, явно не могли понять, что большевизм — и есть душа русского народа. Потому-то он от души рубил и расстреливал, пытал и истязал офицеров Белой гвардии, которые, не понимая сути происходящего, напрасно дрались за «его душу». Не понимали, что не за душу, а с душой народа они сошлись в смертельной схватке под названием Гражданская война. Потому-то и проиграли эту войну. Не могли не проиграть. Ведь народ победить нельзя, вот и не победили. Народ сказал своё слово: он выбрал большевизм. Наступили, как кто-то образно заметил, самые бесчеловечные и беспощадные времена кромешной русской тьмы.

Большевизм стал внешним выражением подлинного отношения народа к окружающему его миру. В таком понимании большевизм — это институализированная в идеологических формах традиция невежества. Институализированная же в государственных формах эта традиция обрела своё наиболее полное воплощение в СССР. Как заметил российский философ и писатель Григорий Соломонович Померанц (1918–2013): «Большевизм был (в зародыше) системой власти, способной укорениться в России, и Ленин знал это, когда говорил: «Есть такая партия!» Большевизм имел почву. Меньшевики, эсеры, кадеты и прочие почвы не имели. А без почвы можно философствовать (как я, например), но беспочвенная политика — сапоги всмятку…». Особенностью большевизма стала повышенная агрессивность по отношению ко всему, что хоть на йоту возвышалось над ним по уровню нравственного, культурного или интеллектуального развития.

Именно поэтому обширная территория некогда великой державы показалась ему тесной, и он стал с завистью и ненавистью оглядываться на более благополучную жизнь соседних стран. Не ограничиваясь собственной нищетой духа, население бывшей империи предприняло решительную попытку навязать её силой оружия остальному миру в качестве эталона всеобщего торжества справедливости и счастья. Большевизм оказался тем богом, с помощью которого один народ, став в мгновение ока атеистическим, возжелал немедля расправиться с богами других наций. Так, в своём последнем обращении к простому люду другой видный офицер Белого движения, генерал-лейтенант Владимир Оскарович Каппель (1883–1920) предупреждал: «Большевики отвергают Бога, и, заменив Божью любовь ненавистью, вы будете беспощадно истреблять друг друга». Пророчество сбылось: они действительно истребляли друга друга, не щадя живота своего… и чужого. Особенно чужого. Поэтому после завершения очередного цикла взаимного истребления они неизменно искали виновных в лице традиционно ненавистных этносов, народов и государств. Признать хоть раз собственную подлость всегда было выше исторических сил приверженцев этой традиции.

Традиция невежества стала определяющей особенностью мышления и поведения большинства населения советского государства. Государство, в котором восторжествовало подобное большинство, рано или поздно должно было стать деспотическим. Большевистская держава, по сути, и была тиранией невежественного большинства. Потому-то Уинстон Черчилль и утверждал, что «из всех тираний в истории человечества большевистская тирания — самая страшная, самая разрушительная, самая отвратительная». Всей своей историей большевистская империя доказала миру, что как бы формально ни именовалась её идеология, какой бы текст конституции ни украшал её фасад, по сути — это система порабощения целых народов, а следовательно, и угроза всему человечеству. Последнее и дало основание Маргарет Тэтчер в одной из её работ рассматривать большевистскую империю в качестве возврата к наиболее одиозной разновидности «традиционной тирании, дополненной технологическим аппаратом тоталитаризма».

Несмотря на свою отталкивающую природу, большевизм оказался столь смертельно заразной болезнью, что его пагубному влиянию не смогли воспрепятствовать ни границы, ни таможня, ни традиции других стран. Попав в ослабленный историческими обстоятельствами организм других народов, он мгновенно оказывал своё разрушительное воздействие и на их душевное здоровье. Спровоцировав возникновение итальянского фашизма, он опосредованно способствовал зарождению и немецкого нацизма, с которым и сошелся в смертельной схватке на полях сражений Второй мировой войны, приведя тем самым к неисчислимым страданиям и жертвам уже всё человечество. Сие не прошло мимо внимания Уинстона Черчилля, который утверждал, что «фашизм был тенью или безобразным детищем коммунизма… Как фашизм берёт своё начало от коммунизма, так нацизм развивается из фашизма». Подобная взаимосвязь между этими, на первый взгляд, довольно несхожими движениями не вызывает удивления, поскольку в основе лежит один и тот же субстрат — традиция невежества. Между прочим, многие западные интеллектуалы обратили внимание на общие психологические корни этих агрессивных режимов. В частности, испанский философ и социолог Хосе Ортега-и-Гассет (1883–1955) отметил, что большевизм и фашизм — это «типичные движения, управляемые второсортными людьми, лишенными исторической памяти и исторического сознания». Борьба против фашизма и большевизма, по своей сути, рано или поздно должна была обрести форму сопротивления западной цивилизации растлевающему влиянию традиции невежества. Посему осознание причинно-следственных связей между последним и любым бесчеловечным режимом — основа для извлечения уроков из прошлого. Отсутствие подобного мышления — верная предтеча его повторения, пусть и в других, более закамуфлированных формах.

Обсуждая в 1942 г. с Черчиллем проблемы союзных отношений с СССР, президент США Рузвельт обронил, что Сталин возглавляет «очень отсталый народ» и этим многое объясняется в его политике. Если под отсталостью понимать то, как граждане СССР относились к достоинству, свободе и правам друг друга, то это весьма прискорбная, но чистая правда. По оценкам историков, свыше 80 % репрессированных в годы сталинского террора — жертвы взаимных доносов граждан страны друг на друга. Как писал по сему поводу А.И. Солженицын: «Если бы счесть по обзору наших Потоков всех посаженных по этой статье /статья 58 УК РСФСР 1926 г./, да прибавить сюда трёхкратное количество членов семей — изгоняемых, подозреваемых, унижаемых и теснимых, то с удивлением надо будет признать, что впервые в истории народ стал враг самому себе, зато приобрёл лучшего друга — тайную полицию». А объясняя мотивацию такого «всенародного» движения души к предательству себе подобных этот дотошный исследователь лагерного бытия уточнял: «Если бы дано нам было узнавать скрытую движущую силу отдельных арестов — мы бы с удивлением увидели, что, при общей закономерности сажать, частный выбор, кого сажать, личный жребий в трёх четвертях случаев зависел от людской корысти и мстительности…

В борьбе друг с другом людей на воле доносы были сверхоружием, икс-лучами: достаточно было только направить невидимый лучик на врага — и он падал. Отказу не было никогда. Я для этих случаев не запоминал фамилий, но смею утверждать, что много слышал в тюрьме рассказов, как доносом пользовались в любовной борьбе: мужчина убирал нежелаемого супруга, жена убирала любовницу, или любовница жену, или любовница мстила любовнику за то, что не могла оторвать его от жены». Так народ стал сам себе стукачом, тюремщиком и палачом в одном лице, но при этом с неизменным упорством продолжал искать виновных в своей злосчастной судьбе в происках традиционных инородцев, иноверцев, иностранцев и прочих «козлах отпущения» в качестве источника всех своих вековых невзгод.

Понимали ли владыки СССР менталитет своего народа? Несомненно, ибо сами были такие. По справедливому замечанию российского драматурга и режиссера Виталия Викторовича Павлова: «Ужас в том, что Иосиф Виссарионович, скорее всего, понимал, с кем имел дело — огромное количество народа пострадало из-за чужой жены, чужой квартиры или комнаты в коммуналке, драгоценностей, которые потом реализовались через комиссионки на Лубянке. Сегодня тоже правды никто не говорит — ни о том времени, ни об этом…». Зависть и ненависть обитателей СССР друг к другу стали исключительно благоприятной средой для утверждения большевистского режима. В значительной степени завистью же была обусловлена и его устойчивость во времени. Люди, который завидуют и, одновременно, ненавидят друг друга, используют режим для сведения личных счетов. Так, резюмируя нравы той эпохи, писатель В.А. Коротич отмечал, что «социологи считают, что основное количество доносов провоцируются именно завистью. Зависть, становясь государственной или партийной политикой, может творить ужасные вещи — уже не раз я вспоминал слова великого философа Николая Бердяева, который называл коммунизм «философией зависти»».

Попавший в жернова репрессивной машины «рабоче-крестьянской» державы один из руководителей советской разведки П.А. Судоплатов отмечал: «Я был не врагом народа, а врагом завистливых коллег — таков был заурядный мотив для травли в годы чисток». К месту заметить, что палачи из НКВД СССР особо беспощадно пытали своих бывших коллег, павших жертвами очередной репрессивной кампаний, чтобы вслед за ними самим пойти на заклание в качестве очередной жертвы. Этой трагической странице истории советских спецслужб была посвящена глава «Ликвидация чекистов» из книги советского разведчика А.М. Орлова «Тайная история сталинских преступлений». Этой вакханалии взаимного истязания палачами друг друга посвящены зловещие строки русского поэта А.А. Галича:

«…Очень плохо палачам по ночам, Если снятся палачи палачам. Ведь как в жизни, но ещё половчей, Бьют по рылу палачи палачей!»

Кстати, изуверская практика НКВД СССР на территории большевистской державы ничуть не уступала подлости нацистской карательной машины в годы гитлеровской оккупации. На это обстоятельство обратил внимание автор книги «Бабий Яр». В частности, отмечая сходство коварных приемов двух тайных полиций, он писал, что «чужеземное гестапо оказалось точнехонько таким же, как родимое НКВД. Горе, если у вас был враг или кто-то вам завидовал. Раньше он мог написать донос, что вы против советской власти, значит, враг народа — и вы исчезали. Теперь он мог написать, что вы против немецкой власти, значит враг народа — и вас ждал Бабий Яр. Даже терминология у немцев была та же: враг народа!». Заметим: тайные полиции СССР и нацистской Германии уничтожали советских граждан, в равной степени, опираясь на подлое отношение последних друг к другу. Известно, что на территории гитлеровской Германии гестапо себе подобную вольность позволить не могло: немцы не позволили бы. Приведенный выше пример с престарелым Конрадом Аденауэром — убедительное тому свидетельство.

Таким образом, даже во время нацистской оккупации советские граждане не могли себе отказать в удовольствии доносить на своих соотечественников, обрекая себе подобных на верную гибель. Более того по мере изучения вопроса складывается убеждение, что одни и те же люди выступали несгибаемым костяком сначала царской власти, затем — большевистской, не переводя дыхания — гитлеровской, а впоследствии — опять советской. Во всяком случае, на подобные обобщения относительно поведения части населения Украины наталкивают трагические страницы упомянутой книги «Бабий Яр». В частности, её автор вспоминает следующую быль: «Затем мать берет тебя за руку и ведет в управу. Входить в нее жутковато, это место, где решается всё: человеческая жизнь, еда, работа, смерть, — откуда отправляют в Германию или могут рекомендовать в Яр. Немцев нет, за столами сидят фольксдойчи или «щирые» украинские дядьки в вышитых сорочках, с усами. Этих не обдуришь, как немцев, эти свой народ знают. И всегда они находятся, и у большевиков помогали делать колхозы, да раскулачивать, да доносить. Первая опора власти, эти самые «плоть от плоти» своего народа, что знают, кто чем поужинал, кто где в яме картошку зарыл. А сельсоветы из кого состояли, а все эти райисполкомы, горисполкомы, профсоюзы, суды? Теперь, гляди, опять такие же точно, опять они! Сидят, пишут повестки, составляют списки, подшивают дела…». Читая эти строки, пусть и с большой горечью, но видимо следует признать, что именно подобные люди — «соль» этой земли. Иначе попросту невозможно объяснить все те несчастия, которые беспрестанно обрушивались на голову её населения на протяжении веков. Поэтому не вызывает сомнений, что тоталитарный режим СССР пришёл на смену абсолютистскому режиму царской России исключительно благодаря специфическому менталитету населения, которое на протяжении всей своей истории являло собой самого надёжного хранителя традиции невежества. Одной из характерных особенностей последней является неодолимая тяга населения ориентироваться не на демократические идеалы, Право, нормы нравственности, а на свои низменные инстинкты и чувства.