Поскольку данное выше определение Красного проекта включает в себя упоминание и двух его основных «архитекторов» — Ленина и Троцкого, — то уместно привести сравнительную характеристику обоих, прозвучавшую в книге «Воспоминания бывшего секретаря Сталина» со стороны знавшего их лично технического секретаря Политбюро ЦК РКП(б) Бориса Георгиевича Бажанова (1900–1982): «Из большевистских вождей Троцкий производил на меня впечатление более крупного и одаренного…

Он был превосходным оратором , но оратором типа революционного — зажигательно-агитаторского. Он умел найти и бросить нужный лозунг, говорил с большим жаром и пафосом и зажигал аудиторию. Но он умел вполне владеть своим словом, и на заседаниях Политбюро, где обычно никакого пафоса не полагалось, говорил сдержанно и деловито.

У Троцкого было очень острое перо, он был способный, живой и темпераментный публицист.

Он был человек мужественный и шел на все риски, связанные с его революционной деятельностью . Достаточно указать на его поведение, когда он председательствовал в 1905 году на Петроградском Совете рабочих депутатов; до конца он держался храбро и вызывающе и прямо с председательской трибуны пошел в тюрьму и ссылку…

Благодаря темпераменту Троцкого, его мужеству и его решительности, он был несомненно человеком острых критических моментов, когда он брал на себя ответственность и шел до конца. Именно поэтому он сыграл такую роль во время Октябрьской революции, когда он был незаменимым выполнителем ленинского плана захвата власти; Сталины куда-то попрятались, Каменевы и Зиновьевы перед риском отступили и выступили против, а Троцкий шел до конца и смело возглавил акцию (кстати, Ильич большой храбрости не показал и немедленно уступил доводам окружающих, что ему не следует рисковать своей драгоценной жизнью, и поспешил спрятаться; а Троцкий этим доводам не уступал; так же и до этого, после неудачного июньского восстания Ленин сейчас же скрылся, а Троцкий не бежал, а пошел в тюрьму Керенского.)…

Троцкий до революции не был большевиком. Надо сказать, что это — большой комплимент. Члены ленинской большевистской организации были публикой, погрязшей в интригах, грызне, клевете, компания аморальных паразитов. Троцкий не выносил ни нравов, ни морали этой компании. И даже жил не за счет партийной кассы и буржуазных благодетелей, как Ленин, а зарабатывал на жизнь трудом журналиста (еще до войны я читал его статьи в «Киевской Мысли»). Не приняв специфической морали Ленина, он был в отличие от него человеком порядочным. Хотя и фанатик, и человек нетерпимый в своей вере, он был отнюдь не лишен человеческих чувств — верности в дружбе, правдивости, элементарной честности. Он действительно не был ленинским большевиком».

Но каковыми бы ни были личные качества «архитекторов» Красного проекта, историческая трагедия заключалась в том, что победившее под их предводительством в Гражданской войне большинство крестьянского населения бывшей Российской империи понятия не имело, какими личными мотивами, взглядами и убеждениями эти «архитекторы» руководствовались при захвате власти в октябре 1917 г. Само же это крестьянское большинство, как я уже отмечал ранее, в действительности, руководствовалось вековой лютой ненавистью к власть предержащим, которых наконец-то можно было легально унижать, истязать, грабить и убивать. Любопытно, что подобная подспудная ненависть «простого народа» сопровождала и весть о содержании приговора суда по делу декабристов от 13 июля 1826 г., на что обратил внимание М.А. Алданов, сославшись на доклад одного из секретных агентов той эпохи: «Начали бар вешать и ссылать на каторгу, жаль, что всех не перевесили, да хоть бы одного кнутом отодрали и с нами поравняли; да долго ль, коротко ли, им не миновать етого». И, да, в 1917 г. не миновали!

Таким образом, сия исконная сословная ненависть крестьян к «барам» копилась веками, но вот всеобщую легальность оной придали, обосновали и обеспечили главари большевистской партии, которые потому и стали вождями «простого народа», что в полной мере сначала выразили, а затем возвели в силу закона потаенные чувства этой части населения разрушенной царской России. Именно поэтому данная крестьянская по своему классовому составу масса населения, наводнившая ряды большевистской партии уже Сталинского призыва, с бешенным сладострастием обрушило свою потаенную страсть убивать власть предержащих уже на головы соратников и сподвижников самих авторов Красного проекта, некоторые из которых стояли у истоков всех русских «революций», включая Октябрьский переворот.

Об этом трагическом бумеранге судьбы писал в своей книге «Сталин. Вся жизнь» Э.С. Радзинский: «Весь 1937 год уничтожали старых революционеров, тех, кто сотворил обе революции, — левых и правых эсеров, стариков-народовольцев, анархистов. Камеры объединили непримиримых врагов: меньшевиков, большевиков, эсеров и уцелевших аристократов. Столько лет они боролись друг с другом — чтобы встретиться в одной тюрьме. Рассказывали про полубезумного кадета, который катался от хохота по полу камеры, глядя на этот Ноев ковчег революции… Всех их успокоила ночная пуля. Было ликвидировано знаменитое «Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев», вокруг которого группировались старые большевики, и журнал «Каторга и ссылка». Членам «Общества» и сотрудникам журнала предоставилась возможность познать ссылку и каторгу в основанном ими государстве. И сравнить с царскими…».

Подобный крутой вираж истории вполне объясним с социально-психологической, социологической точки зрения полным отсутствием каких-либо азов, даже элементарных зачатков понятий о достоинстве, свободе и правах человека, в общем всего того, что ныне именуется правовой культурой в головах новоявленных строителей «нового мира» на руинах императорской России. На это обстоятельство обратил внимание известный российский социолог Лев Дмитриевич Гудков, заметив, что и по сей день «мы имеем общество, в котором правовой культуры в современном смысле практически не было. Общество, которое вышло из репрессивного государства, а перед этим была ещё предшествующая фаза — для крестьянской страны проблема… современного права не стояла». Стереотип поведения крестьянского населения, практически, полностью обделенного правовой культурой, определял судьбу Российской империи на протяжении всех исторических эпох. Любопытно, но на эту особенность социальной психологии крестьян царской России обратил внимание ещё в своих знаменитых путевых записках «Россия в 1839 году» маркиз Астольф де Кюстин (1790–1857), отметив, что в качестве одной из заметных черт национального характера бросается в глаза «методичная, бесстрастная и неизменная жестокость мужиков». И далее выдвинул предположение, о котором можно смело сказать, что его автор как в воду глядел: «Если кому-нибудь когда-нибудь удастся подвигнуть русский народ на настоящую революцию, то это будет смертоубийство упорядоченное… Деревни на наших глазах превратятся в казармы, и организованное кровопролитие явится из хижин во всеоружии…». Да, действительно, большевистское государство на всех этапах своего исторического бытия вплоть до краха СССР, по сути, и было «упорядоченным», «организованным» в одну большую советскую «казарму» стереотипом поведения крестьянского населения бывшей императорской России. Так вот сей глубоко укоренённый в менталитете, архетипе русского мужика стереотип поведения, который сначала вырвался наружу благодаря упомянутому военно-государственному перевороту 1917 г., а затем восторжествовал и всесторонне раскрепостился в процессе последовавшей за ним русской смуты и стал предтечей всех несчастий, которые обрушились на голову бывшего населения разрушенной царской России. А на войне, как на войне, даже если по обе стороны баррикад бывшие подданные одной державы.

Кто-то из историков заметил, что на полях гражданской войны сражалась одна армия, разделенная смутой на своих и чужих. При этом жестокость с обеих сторон не знала пределов, поскольку стала лишь внешним проявлением глубоко и давно укорененной внутренней ненависти человека к человеку на бескрайних просторах бывшей императорской России. К великому сожалению, та беспрецедентная жестокость, которая была проявлена во время Гражданской войны бывшими подданными Российской империи по отношению друг к другу не стала уроком не только для населения СССР, но и для граждан образовавшихся на его руинах суверенных держав. Как не удивительно, но в каждой из таковых нашлись ура-патриоты, которые возжелали свалить вину за то неизбывное горе, которое их предки обрушили на головы друг друга на злые козни неких инородцев, иностранцев, иноверцев. Вместе с тем корни этой жестокости следует искать не в происках злой воли неких потусторонних сил, а непосредственно в глубинах, в исконной почве традиционного российского бытия, в сути Русской Системы. Здесь вполне уместно привести известные строки из стихотворения Александра Аркадьевича Галича (1917–1977):

Но для некоторых народов признать свою вину в своих бедах непосильная задача. Как правило, они и впредь готовы падать жертвами своей ненависти друг к другу, кляня попутно на чём свет стоит одних и тех инородцев, иностранцев и иноверцев. Такова традиция невежества. Восточная мудрость гласит: «Лучше притеснение от султана на сто лет, чем притеснение подданными друг друга хотя бы на один год». Гражданская война — самая тяжкая форма притеснения жителями одной страны друг друга.

В быту нередко можно услышать поговорку: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Перефразируя это наблюдение, можно смело утверждать: то, что в мирное время у людей таится в глубине души, во время гражданской войны безжалостно выплескивается наружу. История того, сколь нещадно население России истребляло друг друга во время горячей фазы Гражданской войны, — яркое подтверждение этой горестной закономерности. Жертвами этой вакханалии ненависти пало примерно 12 миллионов человек. В их числе около 2 миллионов 500 тысяч человек было убито и умерло от ран в качестве непосредственных участников военного противостояния; не менее 2 миллионов пало жертвой жесточайшего террора, развязанного противоборствующими сторонами; порядка 7 миллионов человек погибло от голода, холода и различного рода эпидемий (тифозных, холерных, малярийных и прочих). Страну, по ряду данных, покинуло от 1 миллиона 500 тысяч до 2 миллионов человек. Таковой оказалась непомерная цена той ненависти друг к другу, которая столетиями накапливалась в сердцах подданных Российской империи и которая прорвалась наружу после военно-государственного переворота 1917 г. в виде жуткой русской смуты, а благодаря большевикам была ещё и возведена в ранг внутренней политики большевистской империи. В конечном итоге правы оказались те, кто утверждал, что «большевизм есть несчастье, но несчастье заслуженное».

Очень часто, в ответ на данные о чудовищности катастрофы, которая постигла бывшую Российскую империю в эти годы приходиться слышать возражения типа того, что нечто подобное было присуще гражданским войнам и в других странах. Для сведения читателей приведем некоторые данные сопоставимых по значению событий в истории других государств. Так, за все годы Великой французской революции (1789–1794) террор унес по разным данным жизни от 30 до 40 тысяч человек, во время Гражданской войны в США (1861–1865) число убитых достигло порядка 618 тысяч человек, в период Гражданской войны в Испании (1936–1939) — 450 тысяч человек. Вычисление же относительного числа погибших в указанных междоусобных распрях к общей величине населения соответствующих стран оставим на усмотрение наиболее любопытных читателей, поскольку таковое ни в коей мере не является оправданием того остервенения, с которым бывшие подданные императорской России уничтожали друг друга.

В итоге Гражданская война подняла на поверхность такую мутную накипь человеческой подлости и мерзости, что многие горячие головы, ярые адепты революции, вероятно, не раз задумывались над преимуществами даже самого плохого гражданского мира. Гражданская война, как представляется, жестокое наказание населению любой державы, которая демонстрирует устойчивую неспособность разрешать возникающие противоречия правовыми, цивилизованными средствами. Не случайно этот период российской истории получил зловещее наименование «апокалипсиса». По злой иронии судьбы первыми жертвами полного отсутствия Права на территории Российской империи испытали на себе служители отечественной Фемиды. В частности, Е.А. Керсновская в своей книге «Сколько стоит человек» вспоминала: «Шел девятнадцатый — кровавый и необъяснимый по своей жестокости год. Таким он запечатлелся в моей детской памяти, что вовсе не похоже на ту стройную картину становления советской власти, которую спустя десятилетия создали наши историографы, поработавшие над тем, чтобы всему найти объяснение и оправдание…

Доказательством служит тот факт, что в ночь на 20 июня 1919 года все юристы Одессы (судейские) были арестованы на своих квартирах и расстреляны в ту же ночь. В живых, говорят, остались только двое: барон Гюне фон Гюненфельд и мой отец…

Всех юристов, весь «улов» этой ночи — говорят, их было 712 человек — согнали в здание на Екатерининской площади, где разместилось это мрачное учреждение — Одесская ЧК. Заграждение из колючей проволоки. Статуя Екатерины Великой, закутанная в рогожу, с красным чепцом на голове. Шум. Толчея. Грохот автомобильных моторов, работающих без глушителя…». Факты подобной практики приводил в своей знаменитой книге и А.И. Солженицын. В частности, он писал: «Некто Мова из простой любви к порядку хранил у себя список всех бывших губернских юридических работников. В 1925 случайно это у него обнаружили — всех взяли — и всех расстреляли…

Или, в том же году, где-то в Париже собираются лицеисты-эмигранты отметить традиционный «пушкинский» лицейский праздник. Об этом напечатано в газетах. Ясно, что это — затея смертельно раненного империализма. И вот арестовываются все лицеисты, ещё оставшиеся в СССР, а заодно — и «правоведы» (другое такое же привилегированное училище».

Истребляя этих людей, большевистская империя уничтожала по меткому выражению А.Ф. Кони «детей» судебной реформы 1864 г., к введению которой Российская империя мучительно шла всю свою трагическую историю. Истреблению подверглась генерация правоведов, воспитанных на идеалах защиты прав человека, верховенства Права, построения правового государства. Практически, одним только этим актом большевистский режим на корню пресек с трудом зарождающуюся традицию служения идеалам Права, а не идеологии классовой ненависти. Видимо, подобные кровавые расправы следует признать подлинной датой зарождения иезуитской советской «юриспруденции», которая всю свою последующую историю тщательно скрывала свой первородный грех. Основной принцип деятельности оной на территории большевистской державы сформулировал Ф.Э. Дзержинский, заявив: «Для расстрела нам не нужно ни доказательств, ни допросов, ни подозрений. Мы находим нужным и расстреливаем, вот и все». В большевистском контексте этого принципа следует оценивать и другое его утверждение: «Отсутствие у вас судимости — это не ваша заслуга, а наша недоработка». И, да, при подобном рьяном осуществлении подобной бесчеловечной политики он имел полное моральное право заявить: «Для многих нет имени страшнее моего». Впрочем, точно такие же слова могла бы смело начертать на своих знаменах и вся партия большевиков.

Только имея чёрную душу можно было творить подобные чёрные дела. Чёрные мысли, чёрные души и чёрные дела отличительная черта большевизма, подлинные корни которого таились глубоко в менталитете невежественного, малограмотного крестьянского населения бывшей Российской империи. Как справедливо заметил в упомянутой книге В.А. Коротич: «Большевизм держался на рабстве, генетически вживленном в плоть и кровь, переходящем по наследству».