Книги

Филипп Красивый

22
18
20
22
24
26
28
30

Во Франции об этом знали все, начиная с самих крестьян. Расчистка и освоение земель достигли своего предела; разделение земельных владений между членами одной семьи  увеличило число мелких собственников; безземельные крестьяне стекались в города. На юго-западе допросы инквизитора Жака Фурнье в общине катаров Монтайю, которые относятся к периоду 1280–1324 годов, охватывая, таким образом, все правление Филиппа Красивого, показывают, что "сельские жители этого периода […] очень четко ощущают перенаселение 1300-х годов", — пишет Эммануэль Ле Руа Ладюри. Там, как и в других местах, население реагировало инстинктивно: браки заключались позже, и пары практиковали элементарную контрацепцию, что беспокоило церковников. Все назначения церковных покаяний, появившиеся в этот период, придавали этой проблеме все большее значение и явно связывали ее с ситуацией перенаселения. Хотя большинство из них выступали за большую строгость, некоторые казуистические богословы отнеслись к этому с пониманием. Например, Пьер де Ла Палу, написавший свой трактат In Sententias (К Сентенциям) около 1300 года, осознавал, что перенаселение увеличивает бедность, и, рассмотрев различные методы контрацепции, проявил некоторую снисходительность. Он терпимо относится к coitus interruptus (прерванному половому акту): "Мужчина же, который изливает свое семя наружу, чтобы не иметь больше детей, чем он может прокормить, совершает отвратительный поступок […] но, если он отстраняется до совершения акта и не изливает семя, с тем же намерением, то, похоже, он не совершает смертного греха, если только этот акт не заставляет женщину производить семя [тогда считалось, что женщина выделяет женское семя во время оргазма]. Точно так же, если по той же причине (нежелания деторождения) он избегает совокупления со своей женой, по взаимному согласию, или не отказывает ей в этом [если она просит об этом], он не совершает греха, даже явного". Он также ссылается на практику договоров о бесплодии, представляя, например, случай вдовца, который уже обременен детьми и который, прежде чем снова жениться, ставит свои условия родителям своей будущей жены: "Я беру или возьму вашу дочь, которая приобрела средства для бесплодия, или которая бесплодна. Ведь у меня слишком много детей, и поэтому я не стремлюсь к деторождению, а только к тому, чтобы не впасть в блуд".

Таким образом, проблема перенаселения достигла таких масштабов к 1300 году, что бросила вызов богословам, заставив их пересмотреть официальные позиции церкви в свете работ Аристотеля, чья Politiques (Политика) только что была заново открыта в первом латинском переводе фламандским доминиканцем Вильгельмом из Мёрбеке. В частности, он оперирует понятием оптимального населения и отмечает, что, согласно Стагириту, "нецелесообразно ничего не предусматривать для размножения граждан и допускать к деторождению бесконечное число людей", что является "причиной бедности граждан; скудость порождает смуту и злобу". В Парижском университете в последние годы XIII века на богословских кафедрах раздавались крики тревоги: мир переполнен, слишком переполнен; существует "избыток населения". Этот термин и его суперлативы присутствуют в трактатах по нравственному богословию: многолюдство возрастает, возрастает, возрастает, возрастает; excessum multitudinis, excessum populi, multitudo superabondans, supremus excessus, vire superexcrescentes; multitudo excedit (избыточное население, избыток людей, сверхизбыток населения, превышающий избыток, сверхвысокие показатели; население превышает). Навязчивое повторение этих выражений выдает реальное беспокойство авторов, столкнувшихся с проблемой перенаселения.

Фома Аквинский утверждает, что если детей слишком много, "как это обычно бывает в городах", это приводит к бедности и бунту. Пьер Оверньский в 1296 году и Эгидий Римский в 1300 году настаивают на том, что государство обязано вмешиваться, чтобы контролировать рост, и все перечисляют методы, предложенные Аристотелем для этой цели, признавая, как бы с сожалением, что они больше не применимы в рамках христианской морали: "Желая, однако, чтобы они не производили много детей, чтобы множество людей не превышало количество товаров, он [Аристотель] хотел, чтобы мужчины не имели никаких дел с женщинами, и для этого он разрешил постыдные сексуальные отношения между мужчинами" (Фома Аквинский). "Он [Аристотель] не хотел, чтобы мужчины часто соединялись с женщинами, чтобы женщины не зачали детей и чтобы города не разрастались сверх нормы, и по этой причине он разрешил секс между мужчинами" (Гвидо Вернани). "После рождения определенного количества детей излишки населения должны были быть отправлены в другие города" (Фома Аквинский). "Во времена скудости или голода следует подсчитать число тех, кто недолго прожил в городах, и изгнать их" (Энгельберт Адмонтский, австрийский монах, 1280-е годы). "Он [Аристотель] говорит, что если те, кто рождается, были зачаты иначе, чем предполагалось, и поэтому не способны быть счастливыми или склонны к пороку, то лучше сделать аборт, ибо лучше им не быть, чем быть" (Альберт Великий). Аристотель сообщает, что "язычники постановили, что родители должны иметь определенное число детей, сверх которого не следует оставлять ни одного, чтобы избежать роста слишком большого множества. Но […] он отвергает этот закон и говорит, что меньшим злом было бы предписание, чтобы матери, обнаружившие, что беременны, абортировали свой плод до того, как он получит жизнь и чувства" (Альберт Великий).

Некоторые томистские богословы, такие как Пьер Оверньский, умерший в 1302 году, были особенно обеспокоены опасностью перенаселения и косвенно одобряли методы контроля над репродуктивной функцией, пропагандируемые Аристотелем. Около 1300 года в своем комментарии к Politiques Пьер Оверньский писал: "Следует понимать, что поскольку город — это самодостаточная община, то и горожане должны быть состоятельными, а не бедными. И поэтому в городе следует избегать причин бедности, то есть множества детей, которые делят наследство […] [ибо] не имея средств на то, для чего они родились, они будут вынуждены брать их отовсюду, откуда только могут, нанося вред горожанам и другим людям воровством, убийством, и вступлением в союз с врагами". "Вот почему, —  говорит Пьер Оверньский, — Аристотель предвидит уничтожение путем воздействия при рождении, либо из-за несовершенства [немощи], либо из-за множества". А что подразумевается под несовершенством? "Дефект в одном чувстве или в нескольких чувствах, в одной конечности или в нескольких конечностях, который делает его [ребенка] менее пригодным для понимания действительности или для служения обществу". "Более того, — продолжает Пьер Оверньский, — чтобы избежать излишнего множества детей, Аристотель выступает за аборты на ранних стадиях беременности и ограничение сроков деторождения: от восемнадцати до пятидесяти лет для женщин, от тридцати семи до семидесяти лет для мужчин". "Это все еще слишком много, — добавляет он, — период, в течение которого они могут производить потомство, должен быть определен и сокращен, чтобы избежать излишней многочисленности, до 18–37 лет для женщин, 37–55 лет для мужчин".

Для того чтобы богословы стали рассматривать такие меры, проблема должна была быть очень серьезной. Однако, насколько нам известно, проблема перенаселения никогда не затрагивалась в королевском Совете, и никаких мер в этой области не предпринималось. Поскольку уровень смертности все еще оставался высоким, высокая рождаемость считалась необходимой, а с точки зрения королевской власти большое количество подданных могло только увеличить могущество королевства. Однако не исключено, что участившиеся случаи изгнания евреев в XIII веке в Бретани (1240), Гаскони (1283), Анжу (1289), Англии (1290) и Франции (1306) были связаны с широко распространенной демографической проблемой. В 1306 году цистерцианец Жак де Терин в своей проповеди в Парижском университете объяснил, что евреи "могут настолько размножиться в таком королевстве, объединиться, и таким образом вредить и досаждать христианам, что их можно на время изгнать из такого королевства".

Разросшийся Париж, 1300 года 

Если и было место, где можно было физически ощутить реальность перенаселенности, то это Париж. Налоговые документы конца XIII века, сверенные с результатами переписи 1328 года, которая насчитала 61.098 домов, позволяют предположить население Парижа около 200.000 жителей: в два раза больше, чем в Венеции, Генуе или Флоренции, в четыре раза больше, чем в Лондоне, Брюгге или Генте. Этот был гигантский город, по критериям того времени, он никогда не переставал расти, благодаря притоку иммигрантов: нормандцы, бретонцы, пикардийцы, фламандцы, англичане, немцы, бургундцы и итальянцы составляли самый многочисленный контингент и придали городу удивительно космополитический характер, подчеркнутый присутствием иностранцев: профессоров и студентов самого важного университета Европы, адвокатов, банкиров, менял, клерков и торговцев.

Своей силой притяжения Париж обязан сосредоточением всех функций, политических, религиозных, интеллектуальных, судебных и экономических, на самом высоком уровне. Будучи политической столицей, даже если король проживал там нечасто, город сосредоточил в  себе все службы канцелярии, бухгалтерии, казначейства и архива во дворце на Иль-де-ла-Сите и в Лувре, где работали сотни клерков. Присутствие в городе короля, хотя бы изредка, обязывало всех знатных вельмож иметь там свою резиденцию. Граф Фландрии имел свое укрепленное поместье к северу от Лувра, Роберт Артуа — неподалеку, вдоль крепостных валов, а на правом берегу по-прежнему находились Анжуйский дом, Наваррский дом и Сицилийский дом, в то время как на левом берегу Карл Валуа владел домом де Нель на берегу Сены, а Людовик д"Эврё и Роберт Клермонский — на улице d"Autriche.

Париж был религиозной столицей Франции фактически, если не юридически. Епископ зависел от митрополии Санса, архиепископ которого имел резиденцию на правом берегу, на месте, где сейчас находится набережная Селестен, а епископ Парижа жил рядом с Нотр-Дам. Многие епископы королевства имели резиденцию в столице, особенно на левом берегу. В 1300 году в городе было 32 прихода, которые обслуживало большое количество светского духовенства, и 88 монастырей и аббатств всех размеров и орденов. По оценкам, священнослужители составляли 12 % всего населения, или около 24.000 мужчин и женщин. Церкви и часовни исчислялись десятками, всего их, вероятно, было более 200, во главе с собором Нотр-Дам, завершенным не менее полувека назад и примыкающим к нему монастырем. Крупные аббатства, окруженные высокими стенами, представляли собой внушительные здания, обширные залы которых могли использоваться в качестве мест торжественных встреч: например, именно в аббатстве Сент-Женевьев папские легаты, включая Бенедетто Каэтани, собрали епископов и аббатов королевства в 1290 г. Там же Филипп Красивый встретился с представителями городов Фландрии в 1305 году. Король был весьма щедр по отношению к столичным монастырям, особенно к монастырям нищенствующих орденов, любимцев его деда. Августинцы, обосновавшиеся в 1282 году на улице Сен-Виктор, на левом берегу, получили от него новые земли, благодаря заступничеству Эгидия Римского. В 1299 году они начали строительство новых зданий. В том же году Жан Аррод, хлебодар короля, уступил участок земли  возле стены Филиппа Августа на улице Сен-Жак  доминиканцам. Картезианские монахи, обосновавшиеся на краю нынешнего Люксембургского сада, в 1300 году занялись крупным строительством: они достроили свою церковь с одним нефом длиной 50 метров и пристроили тридцать отдельных домов. За пределами города находилось очень старое аббатство Сен-Жермен-де-Пре, датируемое 6-м веком, которое в 13-м веке масштабно перестроило все свои здания. Окруженный стенами и рвом, оно больше походило на крепость, и монахи без колебаний вступали в бой со студентами, чтобы защитить спокойствие своей территории.

Земельные владения церкви в столице были значительными. Ей принадлежала часть из 155 сеньорий, разделявших землю, на 24 из которых она имела законные права. Среди ее земель — кладбища, из которых самым большим и известным, находящимся в самом сердце правобережья, является кладбище Невинных представляющее собой трапецию размером 100 на 80 метров, обнесенную стеной с 1186 года. Это было местом для прогулок, встреч и галантных свиданий посреди нагромождения гробниц. Церковь также владела Отелем-Дьё, который находится недалеко от Нотр-Дам и насчитывал 110 братьев и сестер, ухаживавших за 500 пациентами, и многочисленными хосписами, все из которых были основаны благочестивыми фондами. Было даже пристанище бегинок, основанное около 1250 года на восточной стороне, на правом берегу, где жили около 400 женщин, одиноких или с детьми. Также на востоке находилось учреждение Сент-Антуан-де-Шам, которое принимало раскаявшихся проституток, часто слишком старых, чтобы их можно было выдать замуж, но также и молодых, которых сестры готовили к браку.

Как сосредоточие интеллектуального капитала, Париж окормлял Европу благодаря своему университету. Вот что, незадолго до 1300 года писал доминиканец Томас Ирландский: "Город Париж, подобно Афинам, разделен на три части: одна — купцов, ремесленников и народа, которая называется Великим городом; другая — знатных людей, где находится двор короля и соборная церковь, которая называется Сите; третья — студентов и колледжей, которая называется Университетом". Университет состоял из четырех факультетов: искусств, канонического права, медицины и теологии. Не преподавалось только гражданское право. Каждый факультет возглавлялся деканом, за исключением факультета искусств, который имел самое большое количество студентов и являлся самым оживленным и бурным, под руководством ректора, который также является главой всего университета. Студенты были разделены на четыре "нации" в соответствии с местом их происхождения: французская, пикардийская, нормандская и английская, но на самом деле они приезжали со всей Европы и составляли значительную группу из 7.000 — 10.000 молодых людей, от тринадцати и более лет, которые были крайне беспокойными.

К 1300 году Парижскому университету исполнилось сто лет, и он утвердился в качестве ведущего интеллектуального центра Европы. Его престиж намного превосходил престиж Оксфорда, Кембриджа, Падуи, Болоньи и Неаполя. Во Франции было полдюжины других университетов, которые имели разную судьбу: Тулузский, основание которого датируется 1229 годом; Монпелье, важный для гражданского права и медицины; Орлеанский, известный преподаванием римского права, который окончили многие королевские юристы; Авиньонский, который зависел от Карла Анжуйского, и Анжерский. Но никто из них не мог соперничать с Парижем, через кафедры которого прошли все интеллектуальные знаменитости XIII века: Бонавентура, Альберт Великий, Фома Аквинский, Роджер Бэкон, Александр Галесский, Сигер Брабантский, Боэций Дакийский, Жером Моравский, Александр Венгерский, Раймонд Луллий и многие другие. 23 марта 1292 года Папа Николай IV предоставил Парижскому университету исключительную привилегию: в качестве studium generale (дома общего обучения) все студенты, получившие там лиценциат, могли преподавать в любой точке мира, ubique terrarum. Это уникальное преимущество вызвало новый приток студентов, что создало серьезную проблему с жильем. Затем епископальный канцлер поручил экспертам провести инвентаризацию помещений, которые можно сдавать в аренду, и установить размер арендной платы, чтобы избежать злоупотреблений. В 1300 году король запретил домовладельцам требовать от студентов-арендаторов внесения залога при заселении. Меньшинство студентов жило в благотворительных учреждениях, которые основали и содержали богатые люди, там учащимся предоставляли комнату и питание но требовали строгой дисциплины. Это были колледжи, такие как Сорбонна (1257), Дакия (1275), Харкорт (1280), Швеция (1285) и Шоле (1295). В 1300 году насчитывалось 14 колледжей, плюс колледжи при духовных заведениях.

Теоретически, студенты там должны были учиться, и, несомненно, время от времени они это делали, но, судя по литературе того времени, они проводили больше времени в тавернах и среди проституток, чем в аудиториях. По словам Псевдо-Боэция студент: "бегает по улицам и площадям, тавернам, комнатам проституток, публичным зрелищам, церемониям и праздникам, публичным трапезам и банкетам, с туманными глазами, свесившимся языком, поникшим духом и неряшливым видом". Все что угодно могло послужить поводом для вспышек бунта, а Левый берег, "Латинский квартал", был ареной столкновений студентов с горожанами и стражниками. Предоставленные сами себе, студенты объединялись в группы по географическому происхождению, а враждующие банды оскорбляли друг друга и дрались: "Англичан называли пьяницами и гордыми павлинами, французов — тщеславными, нежными и женоподобными, германцев — яростными и несдержанными в еде, нормандцев — хвастливыми, пуатевинцев — лицемерами, бургундцев — грубиянами и глупцами, бретонцев — непутевыми бродягами, убившими короля Артура, ломбардцев — скупыми, злыми и трусливыми, римлян — буйными, вечно бунтующими и кусающими ногти, сицилийцев — свирепыми деспотами, брабантцев — кровожадными, грубыми, вороватыми, а фламандцев — расточительными, жадными, мягкотелыми и дряблыми, как масло". Так говорил проповедник Жак де Витри.

Студенты представляли постоянную угрозу общественному порядку. Многочисленные религиозные праздники, характерные для каждого народа, были поводом для выпивки. 6 декабря 1276 года папский легат Симон де Бри отлучил от церкви студентов, предававшихся разврату при таких обстоятельствах. У студентов была игровая площадка, принадлежавшая университету, Pré-aux-Clercs, на краю аббатства Сен-Жермен-де-Пре. В 1278 году монахи, уставшие от шума и беспорядков, сопровождавших празднование Дня Святого Николая, обрушились на студентов с мечами и палками, крича "Смерть, смерть им!" И действительно, студенты, зажатые между стенами аббатства и стенами города, убрались оставив на земле двух убитых и множество раненых. Университет объявил забастовку, и король, который не мог рисковать тем, что преподаватели и студенты покинут столицу, приговорил аббатство снести свои стены и основать две часовни, доходы от которых пойдут на нужды университета.

Однако между дракой и выпивкой некоторые студенты все же учились. Обучение было долгим: обычный курс обучения длился десять лет на факультете искусств, заканчивавшийся бакалавриатом и степенью магистра, затем для самых настойчивых следовали шесть лет специализации по медицине или праву, и еще дольше по теологии, с экзаменами на лицензию и докторскую степень в конце, на которые нельзя было надеяться раньше тридцати пяти лет.

Эти тысячи студентов и десятки преподавателей-профессоров потребляли огромное количество книг и пергамента, поэтому целый сектор парижской экономики работал на интеллектуальный сектор: книготорговцы, пергаментщики, переплетчики и иллюминаторы группировались в районе Сен-Северин, на улице Экривен, которая в конце XIV века стала улицей Паркеминеров. Пергамент покупали на Foire du Lendit,  (ярмарке Ланди) которая проводилась в июне в Сен-Дени: ректор являлся туда во главе процессии с преподавателями и студентами и имел право преимущественной покупки товара, наряду с представителями короля. Вне этих ярмарок торговля пергаментом, регулируемая статутом от 30 октября 1291 года, происходила в монастыре Матуренов, где пергаментщики университета проверяли кожи и устанавливали цены. С 1275 года книготорговцы и издатели должны были дать клятву соблюдать определенные расценки на копирование текстов, а при Филиппе IV университет должен был предоставить список работ, необходимых студентам, и цену, которую нужно было заплатить за копирование каждой из них.

Мастерские переписчиков, которые тогда назывались писарями, также были многочисленны в Иль-де-ла-Сите, поскольку многие из них также работали на королевскую администрацию. В 1300 году их было около тридцати. Текст для копирования, образец, передавался книготорговцу в виде непереплетенных списков, pièces (peciae), которые писцы переписывали и получали плату "поштучно" за лист. Для работ класса люкс в 1300 году в окрестностях Сен-Северина было 17 мастерских иллюминаторов. Некоторые из них были художниками с европейской известностью, например, мастер Оноре Амьенский, который работал на улице Эрембур-де-Бри с 1289 года. Около 1300 года он оформил королевский бревиарий, также сохранились миниатюры сборника по каноническому праву Décretde Gratien, который был куплен у него в 1292 году неким Гийомом за сумму в 40 ливров. Поэтому неудивительно видеть его среди самых облагаемых налогом парижских налогоплательщиков с 1292 по 1300 год. Его зять, Ришар Верденский, также сделал себе имя в этой профессии.

Париж был и экономической столицей. Город был знаменит количеством и разнообразием мастерских и цехов, правила которых были изложены в знаменитой Livre des Métiers (Книге ремесел), составленной прево Этьеном Буало в 1268 году. В ней перечислено не менее 101 профессии, от скромного булочника до галантерейщиков, менял и ювелиров, которые работали на парижскую буржуазию, церковь и двор, и чьи предметы роскоши уже прославили Францию. В 1300 году в столице насчитывалась 251 мастерская ювелиров. Париж также был огромным рынком импорта для ежедневного снабжения товарами первой необходимости 200.000 жителей. Самые большие объемы товаров прибывали по Сене: около двадцати причалов были разбросаны по берегам, особенно на правом берегу вверх по течению. Это простые были пляжи, где выгружали древесину, вино, пшеницу, сено и древесный уголь. Все движение по реке находилось в руках могущественной ассоциации под названием Hanse des Marchands de l"Eau (Союз речных торговцев), которая контролировала движение и торговлю по руслу реки Сены от Руана до Корбейля, а также по среднему течению рек Уазы и Марны. Эта монополия, приобретенная постепенно с конца XI века, дала Hanse власть, сравнимую с настоящей муниципальной властью. Ганзейские мастера собирались в своей ратуше, которая с 1289 года называлась Parloir aux bourgeois, и назначали купеческого прево, который был практически мэром города. Вместе со своими эшевенами он отвечал за продовольственную политику и принимал решения о проведении общественных работ.

В главном порту, la Grève, была площадь, где складывали товары и куда приходили безработные в поисках найма. Эти рабочие en Grève образовали неустойчивую массу, готовую последовать за бунтовщиками во время беспорядков. Недалеко от него находился рынок Halles, огромный комплекс специализированных построек, которые примыкали к кладбищу Невинных. Торговая активность города также периодически оживлялась ярмарками, в частности, Сен-Лазарской в ноябре, Сен-Жерменской в апреле-мае, перенесенной в 1285 году в Halles, и особенно Лендитской в июне. Последняя, описанная в анонимном стихотворении 1300 года как "самая прекрасная ярмарка в мире", проводилась на огромных открытых пространствах на полпути между Парижем и Сен-Дени. Здесь открывались сотни временных торговых точек, где покупали и продавали драпировки, ткани, кожу, меха, галантерею и скот. В конце XIII века ярмарка в Лендите воспользовалась упадком ярмарок в Шампани и привлекала купцов со всей северной Франции и из-за ее пределов, и именно аббатство Сен-Дени собирало налоги от сделок совершенных там.

Городской пейзаж Парижа описывался много раз. Эти переулки шириной два-три метра, настоящие выгребные ямах в дождливую погоду, открытые сточные канавы, загроможденные живыми и мертвыми животными, источающими удушающий запах, где даже короли не были в безопасности: старший сын Людовика VI погиб от падения с лошади, вызванного появлением свиньи; Филипп Август чуть не заболел от вдыхания выделений густой грязи, а Святой Людовик получил на голову содержимое ночного горшка. Только основные улицы были вымощены, а общественное освещение было сведено к трем фонарям: один освещал мертвых на кладбище Невинных, один освещал вход в тюрьму Шатле и один на Тур-де-Несль, который служил ориентирам лодочникам, прибывающим с запада. Сена была не только препятствием, но и транспортной магистралью. В 1300 году все еще существовал только один деревянный мост, соединявший левый берег с Иль-де-ла-Сите: Пти-Понт. Перестроенный в 1297 году, он охранялся Пти-Шатле у южного входа и был обстроен домами. Вы можете себе представить, как здесь было многолюдно. Чтобы перейти с Иль-де-ла-Сите на правый берег, существовал деревянный пешеходный мост, в продолжении улицы Сен-Мартен, и Гранд-Понт, который начинался на углу дворца. Но это сооружение, разрушенное великим наводнением 1296 года, в 1300 году только восстанавливалось, и тогда было разделено на две части. К востоку и немного наискосок, был новый Гранд-Понт с его домами, где уже обосновались менялы, а в нескольких метрах ниже по течению — деревянный пешеходный мост, Понт-о-Менье, под арками которого находились мельницы.