Вода смыла с его лица меланхолию вместе со следами сна. Впереди ждало множество горных рек, и они вольготно расточали остатки непитьевой воды. По мере того как холмы становились все выше, идти было труднее. Но удивительное воодушевление гнало их вперед, словно феи подменили их сапоги на волшебную крылатую обувь. И все же Илия не сдержался и завел беседу о грезах, что подбросило им Трините.

– Ты бодр и весел, а я не видел тебя таким… Никогда я тебя таким не видел спросонья. Что тебе приснилось? Причина во сне? – допытывал Илия рыцаря.

Тот резко обернулся к другу, и пряди его темных кудрей упали на лоб. Тристан улыбался светло, почти по-мальчишески, от его вида тепло стало и Илии. Он поторопил его неуемным «так что?» и перепрыгнул через чью-то свежую нору.

– Рыцари не выдают секреты своих дам даже самым близким друзьям и сюзеренам, – он мечтательно опустил глаза, не прекращая улыбаться.

Илия предположить не мог, что такого снилось Тристану: говорил ли он с тенью Ронсенваль или вспоминал моменты из их прошлой жизни до войны. Но было ясно, что увиденное его нисколько не измотало горем, не измучило тоской, а, наоборот, вдохновило.

– Что ты сказал? – Тристан вновь обернулся к Илии, и тот понял, что произнес последние слова вслух.

– Я подумал о твоем сне после разговора с Джорной. Ты выглядишь вдохновленным… А вчера вы пару раз упомянули, ну, вдохновение.

Улыбка соскользнула с лица Тристана, но слова его не расстроили.

– Ты прав. Я видел Ронсенваль и свою маму. И Ронсенваль ей очень понравилась. А еще я пережил в эту ночь столько любви и счастья, сколько не знал за всю жизнь, вот, – он, балансируя, прошел по бревну, пролегшему от одного берега мелководного ручья до другого.

– Я очень рад за тебя, – поздравил его Илия, но тут же аккуратно поинтересовался: – Это отменяет наш ночной разговор на холме?

Тристан покарабкался по валуну наверх, и они оба выбрались на поросшую тропу.

– Это ничего не отменяет. Я знал чувство глубокой скорби и одиночества, а сегодня ощутил иное… Но если и мои родители, и Ронсенваль где-то есть, пусть даже и в моей памяти, мне всегда будет куда возвращаться, – он делился своим откровением так просто, что это смущало Илию, хотя за годы дружбы он и сам перенял его необычайную привычку лаконично выражать эмоции, которые тактичнее было бы расписывать витиевато, начиная издалека.

Тогда Илия ничего ему не ответил, но в это мгновение сказанное кольнуло его и после кололо еще не раз, будто назойливая булавка, выбившаяся из ушка, которую невозможно поправить. Тристан нашел успокоение – и это было замечательно, но этот покой ему несли воспоминания, у него все еще не имелось надежд на будущее и нужных ему близких людей в настоящем. Илия же очень старался стать хорошим правителем и полагал, что начинать нужно с малого. Адъютант выдернул его из раздумий, полюбопытствовав, что снилось Илии.

– Мне тоже снилась фея, – признался он.

– Не Джорна? Разве ты знаком с другими феями? – Они шли вдоль склона. Пустоши и холмы остались позади, они вступили на подножье гор.

– Не знаком. Девушка, которую я видел и слышал в долине до и во время разговора с Джорной. Может, ты ее знаешь – волосы рыжие, маленькая такая, едва мне до плеча достает? – Илия поводил ладонью на уровне груди, отмеряя примерный рост девчонки.

Тристана отчего-то это очень позабавило.

– Нет, не знаю я такую фею. Хотя неловко выходит…

– Чего это неловко?

– Я, значит, вижу свою леди, которой присягал, и матушку, а ты какую-то прекрасную незнакомку… Что сказала бы Гислен?