Первым делом надо встать на колени перед камнем помазания, припасть к нему лбом. Произнести тихо: «Прости меня, грешную, господи…» Потом встать, перекреститься и пойти занять очередь в кувуклию. И отстоять в ней какое-то время. И попасть ко Гробу Господню…
Говорят, надо просить в этот момент что-то для себя. Самое сокровенное. Не материальное. А что она может попросить, это ж понятно… Для нее сейчас самое сокровенное – это сама жизнь. Чтобы она продолжалась после операции уже в другой ипостаси, когда можно не бояться уснуть и не проснуться утром…
Неужели это возможно, господи? Сделай так, чтобы это было возможно, очень прошу тебя.
Как всегда, вышла из кувуклии со слезами. Как всегда, задрала голову, стала смотреть в круглое отверстие высокого купола. И, как всегда, показалось, что оттуда особый свет лился – прямо ей на голову. Входил в нее, разливался по всему телу. И слезы высыхали быстро, и вздыхала легко, всей грудью – еще, еще! Спасибо, спасибо, господи…
А в этот раз вдруг особенное что-то почувствовала, какую-то уверенность, очень сильную. Будто кто-то произнес внутри нее – все будет хорошо, не волнуйся! Будет у тебя дальше жизнь, обязательно будет…
С этим ощущением пришла вечером в отель и заснула на своей кровати очень крепко. Утром встала как новенькая. Не позавтракав, сразу пошла в клинику, и день завертелся в обычном больничном режиме. Давида она в этот день не видела: наверное, ему не до нее было. Он пришел уже поздно вечером к ней в палату, глянул слегка разочарованно на нее спящую… Поговорить хотел, наверное. Не удалось. И вышел тихо на цыпочках…
А впрочем, все их разговоры были еще впереди. До операции оставалась целая неделя: можно сколько угодно наговориться. В один из вечеров он вдруг принялся рассказывать о себе…
– Я ведь один живу, Таня. Квартиру себе купил недалеко от клиники, там и живу. На шестнадцатом этаже. Нет, семья у меня есть, конечно! Мама, папа, братья, сестры… Большая семья. В гости к ним хожу, когда выходные перепадают. Знаешь, моя мама очень переживает, что я до сих пор не женат… Здесь ведь это за нонсенс считается, если у мужчины нет жены и детей. Вот она и переживает больше других.
– А почему ты не женат, Давид? – спросила она участливо, заглядывая ему в глаза.
– Не знаю… Так уж получилось, ничего не поделаешь. Я в этом смысле неуклюжий, не умею за женщинами ухаживать. С ними ж надо по-особому общаться, а у меня все разговоры к работе сводятся. Мама говорит, я помешан на своей работе.
– Да, ты хороший врач, Давид… Участливый, неравнодушный. Я тебе очень доверяю…
– Да, я знаю. Спасибо тебе, Тань. А еще… Я ведь очень ждал, когда ты приедешь. Можно сказать, я сам инициировал этот уникальный метод… Чтобы перевести твой случай из неоперабельного в операбельный. Мне очень хотелось тебе помочь. Именно тебе, понимаешь?
Таня смутилась, опустила глаза. И подумала почему-то, что не надо смущаться. Давид вовсе не имел в виду… То есть не собирался давать ей повода для смущения. Глупо же выглядит, ей-богу!
– Ты очень красивая, Тань… Ты такая… Маленькая и хрупкая, что хочется тебя защитить от всего. Спасти очень хочется… Я сейчас глупости говорю, да?
– Ну конечно, Давид! – ответила она с натужной веселостью. – Все это закончится моей уверенностью, что ты за мной начинаешь ухаживать! Тебе это надо, скажи?
Теперь настала очередь Давида смутиться. Да так сильно, что Таня не ожидала. Такой большой, такой умный, а покраснел, как пацан! И на часы глянул преувеличенно внимательно, и со стула подскочил, будто опоздать куда-то боится, и быстро пошел к выходу из палаты. А в дверях обернулся и проговорил тихо:
– Да, Тань, надо… Мне хочется, чтобы ты была в этом уверена…
Вот же как все неловко получилось. Не надо было говорить с ним насмешливо, обиделся, наверное. Но ведь сам этот разговор затеял, она ж не просила! У нее ж тут задача другая, правда? Ей выкарабкиваться в жизнь надо, а не покушениями на какие-то особые отношения заниматься.
Но если и впрямь обиделся, что тогда? Не станет ей заниматься, другому врачу передаст? О господи, вот же вляпалась, а?
Ладно, утром посмотрим… Там видно будет, что да как.