Эта встреча оказалась для Жемчужины роковой — уже 29 января 1949 года она была арестована и обвинена в «многолетней связи с еврейскими националистами».

В январе 1949 года кампания борьбы с космополитами возобновилась с новой силой и в это время приобрела исключительно антиеврейскую направленность. 20 января куратор Еврейского антифашистского комитета и член ЦК ВКП(Б) С. Лозовский был исключен из партии, а 26 января арестован вместе с 11 другими членами ЕАК.

28 января «Правда» опубликовала редакционную статью «Об одной антипатриотической группе театральных критиков». Смысл этой статьи хорошо передает одна цитата: «А какое представление может быть у А. Гурвича о национальном характере русского советского человека…» Фактически это же говорил в 1942 году Александров про людей с «такими фамилиями, как Ойстрах, Гилельс, Флиэр, Фихтенгольц». Однако тогда это писалось в закрытом письме, доступном только секретарям ЦК и членам Политбюро, а в январе 1949 года эта старинная антисемитская идея была заявлена публично и широко через главную газету страны. В статье антипатриотами были названы люди преимущественно с явными еврейскими фамилиями, но последней в списке стояла фамилия Холодов. Через пару дней газета «Культура и жизнь», орган ЦК ВКП(б), внесла ясность в список безродных космополитов, поставив после псевдонима Холодов настоящую его фамилию (Меерович). После этого газеты, центральные и городские, в Москве и в республиках, подхватили кампанию раскрытия псевдонимов писателей, журналистов, артистов, режиссеров — евреев по национальности. Фактически началась кампания тотальной травли евреев, сопровождающаяся изгнанием их не только из редакций газет и журналов, но из советских и партийных органов, вузов, Академии наук и многих других государственных учреждений. Напомню, что в СССР почти все предприятия и учреждения были государственными.

Это было время, когда многие советские евреи ожидали того, о чем впоследствии писал поэт Иосиф Бродский, — своей депортации в Сибирь или в Казахстан, подобно той, которую пережили крымские татары или советские немцы. Не только евреи, но и другие советские граждане, не забывшие процессы 1937–1938 годов, могли ощущать приближение первого после войны крупного судебного процесса. Все было готово для показательного и устрашающего наказания главных космополитов: был написан сценарий процесса и из большинства арестованных членов ЕАК были выбиты показания против себя. Пресса требовала от имени народа строгого наказания националистов-шпионов. Однако диктатор вновь удивил даже ближайших своих сподвижников, взяв второй перерыв в кампании борьбы с «безродными космополитами» — суд над ними был отложен на три года. Возможно, так Сталин подтверждал свой образ «гениального вождя», действия которого недоступны пониманию простых смертных, в том числе и окружающей его серой массы придворных, слепых котят, как он их нередко называл. Чем непонятнее и загадочнее действия вождя, тем больше в него верила масса: «Верую, ибо абсурдно».

В марте 1949 года, через три месяца после начала кампании разоблачения литературных псевдонимов, появились признаки ее сворачивания. Писатель И. Г. Эренбург в своих воспоминаниях о том времени ссылается на устное и конфиденциальное сообщение руководителя Союза советских писателей А. А. Фадеева — на закрытой встрече с редакторами газет Сталин заявил: «Раскрытие литературных псевдонимов недопустимо. Это пахнет антисемитизмом»[322]. Чтобы не пахло, исполнители воли вождя устранили «запах» антисемитизма — публичность его проведения, а политику антисемитизма сохранили. Эренбург по этому поводу пишет:

Подчеркнем: на какое-то время антисемитизм перестал раскручиваться в прессе. Мы предполагаем, что эта остановка публичной антисемитской кампании была связана, по крайней мере отчасти, с переориентацией внимания вождя на другое политическое событие: с середины 1949 и до лета 1952 года вся публичность сосредоточилась вокруг политического и судебного процесса — «Ленинградского дела».

Речь идет о многолетней и поэтапной чистке партийной номенклатуры Ленинграда, одноименной области и Карело-Финской ССР. Только одна, первая его часть, охватывавшая период с июля 1949 по октябрь 1950 года, получила в материалах МГБ название «Ленинградское дело». Именно для него в 1950‐м была восстановлена смертная казнь, отмененная в 1947 году. Это было самое жестокое судилище послевоенного времени. По приговору «суда» было осуждено 214 человек, из них расстреляно 26 человек и еще двое умерли в тюрьме. 69 человек, приговоренных к различным срокам наказания, начиная от пяти лет, были всего лишь родственниками обвиняемых, а среди них — много стариков и детей.

Этот судебный процесс по своей абсурдности, на наш взгляд, превосходил все процессы довоенного времени. «Ленинградское дело» было сфабриковано наспех и очень грубо. Приведем только несколько примеров этого. Московских обвиняемых (выходцев из Ленинграда А. А. Кузнецова, секретаря ЦК ВКП(б), Н. А. Вознесенского, председателя Госплана и члена Политбюро, М. И. Родионова, председателя Совета министров РСФСР) следствие объединило в единую «антипартийную враждебную группу» с руководителями Ленинградской партийной организации, хотя ни одно из обвинений не указывало на какую-либо связь между ними. Первым в списке стоит следующее обвинение: «Проведение в Ленинграде без разрешения ЦК ВКП(б) Всесоюзной оптовой торговой ярмарки», но это деяние связано только с решениями Родионова; другое обвинение: «Занижение планов хозяйственного развития страны в I квартале 1949 года» — могло быть вменено в вину только Вознесенскому, а якобы сфальсифицированные результаты выборов руководящих партийных органов в Ленинградской партийной организации на партийной конференции в декабре 1948 года, если бы оказались правдой, затрагивали бы только А. Кузнецова как бывшего первого секретаря обкома и сменивших его ленинградских партработников и совершенно не бросали бы тень на Вознесенского или Родионова.

Общим для жертв этого дела могло быть лишь то, что они все в разное время и в разной форме поддерживали идею, высказанную еще их покойным партийным руководителем Ждановым. Они все признавали, что если в РСФСР есть свой Совет министров и Верховный Совет, то здесь могли бы быть и республиканские органы ВКП(б), как в других республиках, а столицей Российской Федерации мог бы стать Ленинград. Эта идея не нравилась Сталину, и он считал это «русским сепаратизмом» и даже «русским национализмом». В обвинительном заключении этот сепаратизм формулировался в закамуфлированной форме как «линия на отрыв Ленинградской парторганизации и противопоставление ее ЦК ВКП(б)». Ныне очевидно, что ни открытые, ни зашифрованные обвинения не дотягивали до расстрельной статьи «измена родине». Чем же тогда была вызвана жестокость наказания основных обвиняемых? Понятно, что Сталин не только утвердил, но и инициировал этот процесс. Историк-архивист, ответственный секретарь Комиссии при Президенте РФ по реабилитации жертв политических репрессий в СССР В. П. Наумов отмечает:

У автора есть предположение, что «Ленинградское дело» было поручено соорудить министру МГБ В. С. Абакумову по причине того, что Сталин как главный режиссер-постановщик советских репрессий считал, что мифические «русские сепаратисты» должны были быть расстреляны раньше столь же мифических еврейских националистов из ЕАК.

После завершения «Ленинградского дела» возобновился, в мае 1952 года, судебный процесс над членами ЕАК. Процесс не стал показательным, его проводили тайно в здании Военной коллегии Верховного суда. Большинство подсудимых, выступая на суде, отказались от признательных показаний, но публика этого не услышала, и обреченных наказали жестоко: всего было репрессировано 125 человек, в том числе 13 человек расстреляли и еще 20 приговорили к максимальному сроку заключения (25 лет); шестеро погибли до суда в ходе допросов. Тем не менее пропагандистских дивидендов процесс не собрал. Пропагандистская шумиха затевалась вокруг другого процесса в кампании борьбы с безродными космополитами — «дела врачей-убийц».

Всего за два месяца до смерти Сталина (в январе 1953 года) была арестована группа известных московских врачей (М. С. Вовси, Б. Б. Коган, А. И. Фельдман, А. М. Гринштейн, Я. Г. Этингер и др.), евреев по национальности, которые были обречены Сталиным на показательную кару. Еще до суда, в Кремле, было сформулировано обвинение, одобренное 9 января 1953 года на заседании Бюро Президиума ЦК КПСС и изложенное в редакционной статье в «Правде» от 13 января. Статья, как и правительственное сообщение, делала упор на сионистском характере террористической группы, завербованной «филиалом американской разведки — международной еврейской буржуазно-националистической организацией „Джойнт“». Объявленная народу легенда гласила, что врачи-убийцы по заданию врага должны были сводить в могилу видных деятелей партии и правительства путем неправильного их лечения. Если кампания против театральных критиков вызвала массовый подъем ксенофобии, то не стоит удивляться взрыву ксенофобии, вызванной сообщениями об «убийцах в белых халатах» — это выражение стало популярным мемом в начале 1953 года. Антисемитизм разжигали и массово тиражировали в советской прессе. Конъюнктурные фельетоны о евреях, и не только о врачах, а о порочном народе в целом, заполнили собой популярные издания. Самый знаменитый фельетон такой направленности, «Пиня из Жмерники» писателя Ардоматского, был опубликован в журнале «Крокодил» в марте 1953 года. Последствия это «дела» могли стать еще более трагичными, но крупный показательный процесс по «делу врачей» не состоялся — режиссер-постановщик умер.

Многие считают антисемитизм разновидностью ксенофобии (юдофобией), но, на наш взгляд, такая оценка не всегда верна. Вне зависимости от того, была или не была присуща лично Сталину юдофобия, его национальную политику, в том числе и по отношению к евреям, нельзя свести к проявлениям ксенофобии, во всяком случае в том понимании этого явления, которое сложилось в социальной психологии. Здесь под ксенофобией понимаются иррациональные неконтролируемые страхи и предубеждения по отношению к чужим. Сталинский антисемитизм был совсем другим — осмысленным, контролируемым и прагматично коварным. Диктатор использовал этот инструмент политики в определенные исторические моменты и мог, по своему усмотрению, останавливать и возбуждать антисемитские кампании. Такая политика не была узконаправленной на какую-то одну этническую общность и предполагала возможность репрессий против любой этнополитической группы, включая и «русских националистов». В 1940–1950‐х годах масштабным, массовым репрессиям подверглись балкарцы, калмыки, чеченцы, ингуши, крымские татары, поволжские немцы и многие другие народы. Их образы целенаправленно демонизировались в массовом сознании жителей СССР. При этом нет никаких свидетельств, что Сталин испытывал к этим народам личные чувства ксенофобии, да и вообще какие-либо чувства. Как говорят герои фильмов о гангстерах: «Ничего личного, только бизнес». Для диктатора это был политический бизнес, ради которого он мог отступить от любых идейных, не говоря уже об этических принципах. Другое дело, что политическая прагматика верхов неизбежно оживляла накопившиеся стереотипы, ксенофобию в массовом сознании. В этом случае фобии по отношению к евреям, разжигаемые со времен Российской империи, распространились быстрее и шире, чем другие в СССР. Как только государственный антисемитизм ослабел в постсоветской России, то и массовая ксенофобия к евреям стала слабеть. Начиная с 1990‐х годов и по сей день евреи входят в группу этнических общностей с наименьшей культурной дистанцией по отношению к русскому большинству населения страны[325].