Голова, как всегда в таких случаях, немного тяжелая. Вышел зачем-то на общий балкон, словно подвержен сомнамбулизму, – даже и не знаю, что за глупость, и зачем меня туда потянуло. Там чуть прохладнее, но не намного; я нисколько не освежился. Сумерки сомкнулись, на горизонте было бы совсем темно, если бы не свечение города.
Постоял минут десять, совсем один. Ни шороха, ни звука – ни души. Даже удивительно: раньше на общем балконе – именно у нас на четырнадцатом – постоянно кто-то слонялся: собирались плохие компании, базарили вышедшие покурить мужики… Изредка заявлялись влюбленные парочки, вздумавшие целоваться на закате, но чаще всего ошивались мальчишки – любители плеваться, и их ряды никогда не редели. Одно время соседи пытались бороться с регулярными плевательными состязаниями, разгоняя ребятню, но, кажется, не слишком преуспели.
Помню, в детском саду смышленые мальчики, когда в них плевались, а достойно ответить по каким-то причинам не получалось, говорили: «Не-ет, не буду я свои витамины тратить!» Ты, мол, плюйся, сколько хочешь, аки верблюд, а я-то поступлю умнее. Вот так: в детском понимании слюни были витаминами, что в общем-то справедливо, однако удовольствие от каждого плевка с большой высоты было таким огромным, что ради него можно было согласиться на некоторый вред для собственного здоровья.
Как правило, мальчишки не хулиганили, в людей не плевались – чревато, да и, честно говоря, не так интересно; разве что случайно попадали в мелькавшие далеко внизу фигурки прохожих. В основном соревновались в дальности, силе и, так сказать, эффектности плевка. Победитель такого турнира мог снискать себе недюжинный почет! Сухой, отполированный солнцем асфальт медленно, но верно покрывался влажными отметинами, как детское лицо – ветрянкой.
22 августа, четверг
Запомнилось дождливое лето – или это были лишь несколько дождливых дней, – когда лило так долго, что мне стало казаться, что дождь не закончится никогда. Рассекая огромные лужи, мы ехали домой – у отца тогда была голубая «Ока». (Увидев в день приезда машину этой марки вновь, я поразился, какая же она маленькая; и, оказывается, она еще не совсем вышла из эксплуатации!) Лихачи на могучих автомобилях постоянно окатывали нас устрашающими потоками воды, но боялся я не того, что утонем только мы, пассажиры несчастной «Оки». Мысля как всегда масштабно, я произнес:
– Может, это новый всемирный потоп? – вроде того, мол, что упоминается в Библии.
– Типун тебе на язык! – осекла меня мама.
К счастью, несмотря на ее суеверные опасения, потоп тогда не случился – мы ведь всегда оставляем его на потом, мечтая, чтобы это бедствие накрыло несчастную землю после нас. Когда угодно, только, пожалуйста, после!
Неужели я вчера вспоминал об этом? Или нет? Или вспомнил мимолетно – и тут же забыл. Возможно, отложилось где-то в голове; а возможно, дело вовсе не в этом. Просто этой ночью он мне приснился – грандиозный потоп, что случился, увы, при нас.
Я едва уцелел, ухватившись за выступ нашего здания, частично порушенного. Подтянувшись, оказался на родном четырнадцатом этаже и перевел дух. Дом наш страшно пострадал, зато каким-то образом необычайно увеличился в размерах. С его высоты – скорее с удивлением, чем с ужасом – я наблюдал всю планету при новом мироустройстве. Отныне Земля стала Водой – потоп выдался настолько всепоглощающим, что почти не оставил следов смытой, искореженной им цивилизации.
Сон этот был ниспослан мне моим подсознанием далеко не сразу. Прежде я изрядно помучился – долго не удавалось заснуть. Мозг мой работает, кажется, круглые сутки. Отец не раз говорил мне, что это очень вредно; в особенности «не в восторге» он как раз от этих моих снов, что перехватывают дыхание, что заставляют заглянуть в неизведанную бездну, без сомнения, наличествующую в моей голове. Я уж и сам не знаю, что мне с собой делать, как обуздать фантазии, стреножить бешено скачущую мысль. Не знаю, какие таблетки – снотворные, успокоительные, подавляющие чувство страха, которое меня часто охватывает без видимой причины, – мне еще пить.
Или не пить? Отважно бороться с внутренним врагом собственными силами? Именно в этом основная дилемма, главный, быть может, роковой вопрос. С одной стороны, так тянет пойти по простому, очевидному пути – да, грубому, зато действенному: выпить таблетку, которая рано или поздно, пусть с горем пополам, позволит вырубиться, вырваться из утомительного замкнутого круга мыслей-воспоминаний-сомнений-страхов. С другой стороны – задуматься о вреде, который я таким образом себе наношу, насилуя организм, приучая его к зависимости; внутренне рассмеяться, расправиться с этой болезненностью, разметать жалкую шелуху патологической мнительности, расслабиться… Да, главное – научиться расслабляться. Вот что может меня спасти. Расслабляться и не думать. Только как – не думать?! Я же не могу не размышлять, и в этом мое проклятье…
Если не пить, то никаких гарантий на нормальный сон не будет вовсе. Я не засну, как уже бывало, и еле сползу потом с постели, словно раздавленная, размякшая в собственном внутреннем соку букашка (то есть как один коммивояжер – только еще хуже), когда раздастся треск будильника. Он прервет кошмар моих мысленный скитаний, но лишь для того, чтобы вытащить меня наружу – в еще более адский ад реальности. Без таблеток – я всё равно что с голыми руками (в лучшем случае – с примитивной дубинкой, палицей) против дюжего врага, до зубов вооруженного новейшим оружием. Нелепая битва, больше похожая на избиение, не знающее жалости и пощады!..
* * * * *
Третий день работаю в невиданном темпе. До празднования, ликования еще далеко, да и не привык я радоваться раньше времени. И всё же я очень доволен. Активно просеиваю сквозь сито повседневности бесценные крупицы творчества. Кто-то скажет, что это всего лишь песочек, и допустит чудовищную ошибку: здесь каждая песчинка – на вес золота! Жаль, что родители не со мной, а то я непременно поделился бы с ними своим воодушевлением. Впрочем, думаю, они уже сыты моими творческими обещаниями – лучше засучить сейчас рукава, чтобы потом сделать им сюрприз. Надеюсь, успею закончить (хотя бы в общих чертах) к их возвращению.
Отрадно, что давний замысел, прежде размытый, стал вдруг обретать поразительно четкие черты. Неясные, эфемерные контуры постепенно затвердевают, превращаясь в жесткий, прекрасно осязаемый скелет. Нужно теперь методично наращивать на него мясо.
Повесть, над которой я работаю, станет последней частью моей трилогии, – говорю так в шутку, но что-то действительно в этом есть. Первую часть написал я несколько лет назад, и это был первый мой серьезный опыт. Писал долго и, главное, неуклюже, так что всякий раз заглядываю в этот текст с содроганием – уж больно там всё коряво. И всё же, считаю, есть и классные фрагменты, не говоря уже о гениальном (хи-хи!) замысле. Вторую часть я закончил совсем недавно, ранней весной – уровень моего мастерства заметно вырос, но, к несчастью, и это произведение далеко от того, что задумывал я в идеале. Остается делать ставку на последнюю, третью часть. Очень хочется завершить трилогию ударно, хотя повторюсь, что это скорее шутка: прямой, сюжетной взаимосвязи между частями нет, а по качеству написания им тем более негоже стоять в одном ряду. С другой стороны, они как бы сами собой связываются в какую-никакую эпопею моей горемычной жизни…
Не хочется, чтобы это звучало напыщенно. Мне самому тут же делается немного смешно. Но мне нужно высказаться. Наверно, я слишком долго парил в блаженном эфире, надышался там бог знает чем, и теперь этот веселящий газ дурманит мне голову; но решение я принял. Как только я закончу повесть, я, пожалуй, распрощаюсь с земной тематикой и займусь творческим изучением той сферы, которая влечет меня уже давно, – космосом. Когда-то я уже ушел из отчего дома – так пусть этот трагический исход станет окончательным, бесповоротным. Мысленно разыскивая останки динозавров и других доисторических тварей, я слишком уж окопался в грунте – засиделся здесь, на Земле.
* * * * *