Зак смотрит на меня, делает глубокий, тяжелый вдох, и мы выдыхаем вместе. Мы направляемся к шкафчикам, чтобы выложить телефоны, и когда я достаю свой, как по команде, он начинает вибрировать от звонка мамы.

Мой желудок сжимается. Не сейчас. Не тогда, когда я уже чувствую себя на пределе. Последнее, что мне нужно, – это попытаться поговорить о том, что я должен и не должен делать на сцене.

– Наверное, хочет пожелать мне удачи, – говорю я Заку.

Он просто беспристрастно наблюдает за мной.

Телефон гудит еще раз, два, три. Я бросаю его в шкафчик.

– Не сейчас, – говорю я ему. – Я просто… сейчас не могу.

Он проводит большим пальцем по моему плечу.

– Все в порядке. Перезвонишь ей позже. Просто скажешь, что отключил телефон.

Я киваю, затем качаю головой.

– Вообще-то, я могу просто сказать ей, что собирался выйти на сцену и хотел сохранить ясную голову. Это вполне обычный поступок, и мне не нужно лгать. Правильно?

Зак делает вид, что раскрывает рот от шока.

– Ух ты. Ты же знаешь, что это граничит со здоровой психикой, верно?

– Да, – я делаю паузу. – Мне следует написать ей сейчас?

– Нет, не нужно. Давай поднимемся наверх.

Энджел и Джон встречают нас у входа, и мы идем к сцене в окружении охранников. Несколько человек по краям сцены мельком замечают нас, отчаянно размахивая руками.

– Мне кажется, что вы втроем можете продолжить танцевать, – говорит Энджел, пока мы идем. – А меня пусть прицепят, и я буду летать над сценой. Это было бы намного круче.

– Ты мог бы быть нашим рекламщиком, – соглашается Джон.

– Вот именно! – говорит Энджел. – Ну, ты понял. Я был бы отличным рекламщиком.

– Конечно, если сможешь поднять обе руки над головой в таком положении, – сухо говорю я.

Энджел пристально смотрит на меня и шевелит правой рукой.