И тогда я опускаюсь перед ним на гладкие плиты пола и обхватываю его колени, зарываясь и них лицом. Лица праведников, что окружали меня в моей глупой короткой жизни, кажутся мне сейчас наспех намалеванными картонными масками. И только одно лицо - лицо грешника - пронзительно реально и невыносимо любимо. А он просто кладет руку мне на голову и гладит мои волосы, и так же, как когда-то очень давно, перебирает их, словно запутываясь. А потом, когда я, наконец, осмеливаюсь вновь поднять голову и взглянуть ему в глаза, я произношу то, что кажется мне сейчас совершенно естественным и единственно верным:

- Ты и вправду Великий Мастер, Северус.

И он не смеется.

* * *

Сны.

После того нашего разговора проходит, должно быть, пара дней, не больше, когда я вдруг просыпаюсь где-то под утро от стонов и тихого бормотания, которое я слышу рядом. Черт, Северус! Я приподнимаюсь на локте, уже довольно светло, и мне хорошо видно его лицо в сероватом утреннем свете - неплотно прикрытые глаза, я даже вижу, как беспокойно движутся белки глаз под чуть приоткрытыми веками, пряди влажных волос, прилипших к бледному высокому лбу, заострившиеся черты лица, сжатые губы. Я никогда не видел, чтоб пальцы его рук так сжимали край покрывала, будто их свело судорогой. И дышит он хрипло, мечется по подушке, и я с трудом могу разобрать свое имя, которое он пытается произнести, словно зовет меня. Я сначала робко, а потом уже более настойчиво трясу его за плечо, пытаясь разбудить.

- Северус, проснись, пожалуйста, - у меня выходит довольно жалобно, потому что мне страшно.

Вдруг с ним что-то случится? Вдруг это ОНА пришла, чтобы забрать его во сне? Почему он не просыпается?

- Северус!

Но кошмар и не собирается выпускать его, напротив, затягивает все глубже, дыхание его становится отрывистым, пальцы вцепляются в ворот футболки. Это я виноват, опять я! Зачем я полез расспрашивать его обо всем? Что я там хотел услышать? Северус, Северус, как мне разбудить тебя? Но у него же всегда получалось, получалось же успокоить меня, что бы мне ни снилось. Я осторожно глажу его руку, предплечье, ощущая ладонью судорожно напрягшиеся мышцы. Я не знаю, позволено ли мне касаться его. Кладу руку ему на лоб - он кажется мне очень холодным, и я безумно пугаюсь. Вдруг он умирает, вдруг это какое-то заклятье, от действия которого он не может сам освободиться? А я сижу рядом и разглядываю его, как идиот, не пытаясь ничего предпринять! Мысль о заклятии, нет, проклятии, кажется мне, видимо, вполне жизнеспособной, потому что только она объясняет то, что я делаю дальше. Не знаю, была ли сказка о Спящей Красавице в той книжке маггловских сказок, что читала мне мама, но я, зажмурившись, наклоняюсь к нему и целую - нет, не в губы, я бы не посмел, нет, очень осторожно, в уголок рта, и вновь зову его. И даже успеваю провести кончиками пальцев по его лицу от виска к подбородку, стирая капельку пота, как вдруг он неожиданно и резко опрокидывает меня обратно на подушку, полностью подминая под себя. Я понимаю, что мне не вырваться, потому что его руки крепко обхватывают меня за запястья, не позволяя двинуться, а он уже раздвигает мои ноги одним быстрым грубым движением, упираясь коленом мне в пах. И он целует меня. Нет, не так мягко и нежно, как делал это раньше. Впрочем, куда там, он вообще никогда не целовал меня вот так. Так целуют, наверное, только тогда, когда всего несколько секунд отделяют от последнего шага, когда дальше - только полное слияние тел. И неважно, хочу я этого или нет - вообще все неважно. Он буквально вгрызается в мои губы, заставляя приоткрыть их шире, мне больно, я слышу, как он стонет мое имя, чувствую его тяжелое тело, стремящееся, кажется, каждой своей клеточкой соприкоснуться с моим. Я даже не успеваю испугаться, не пытаюсь сопротивляться, хотя понимаю, что сейчас произойдет. Еще раз. Опять. Четвертый ритуал. На этот раз с человеком, которого я люблю. Пусть так. И, наверное, все бы так и случилось, но в какую-то секунду я ловлю его взгляд - и понимаю, что в его глазах по-прежнему стоит сон. Тот самый кошмар, который никуда не ушел, не сгинул, что заставлял его задыхаться и метаться по постели несколько минут назад. В его глазах ужас и желание, он видит не меня, или меня, но не здесь и сейчас. И мое тело напрягается, пытаясь освободиться. Да, пусть я люблю его, пусть я готов позволить ему делать со мной все, что угодно, но пусть он хотя бы понимает, что и с кем он делает. Я не хочу так!

- Северус, Северус, проснись, - у меня, наверное, получается очень тихо, мне тяжело говорить и дышать, когда я полностью распластан на кровати и придавлен его телом, а он продолжает терзать мои губы. - Северус, пожалуйста…

И внезапно я вижу, как сон покидает его глаза. В них секундная растерянность, непонимание - и сразу же боль и невероятное отвращение. К себе. К тому, что он чуть было не сделал.

- Гарри, - неверяще шепчет он, шепчет, потому что голос к нему еще не вернулся, - Гарри, прости меня. Почему ты…

И он немедленно скатывается с меня, стремится отодвинуться подальше, создавая безопасное расстояние между нашими телами. Он с трудом переводит дыхание и, все еще лежа на спине и не глядя мне в глаза, спрашивает:

- Почему ты позволил мне? Гарри, почему? Почему ты даже не сопротивлялся?

- Я…, - мой голос чуть дрожит, наверное, я все же успел испугаться, хотя, скорее, не за себя. Я же думал, что с ним что-то случилось. - Я не мог разбудить тебя, тебе что-то снилось страшное…

- Страшное… Да, снилось. Гарри, почему ты позволил мне наброситься на тебя?

Вот теперь он садится в кровати и смотрит на меня в упор.

- Ну…

Я не могу подобрать слова, когда он так смотрит. Недобро, напряженно. Будто это я виноват в том, что случилось. Я знаю, пытаюсь успокоить я себя, так бывает - человек осознает, что он сделал что-то плохое, сам в ужасе от этого, но винит свою жертву. Так бывает… Только вот он не сделал ничего ужасного, а я вовсе и не жертва.