И он постоянно ругается и полемизирует с Декартом по всем вопросам. Они – два великих современника, выразившие два образа науки, два образа мира. Декарт – основатель философии и культуры Нового времени, а Паскаль – такой великий еретик, великий маргинал, который до поры до времени был «несвоевременным» философом.
Хочу обратить ваше внимание не только на то, о чем размышляет, но и как размышляет Паскаль.
Первое – принципиальная несистемность его философии. Ведь XVII–XVIII век – это великие всеохватные философские системы. Системы Декарта, Спинозы, Лейбница, Мальбранша, Гоббса, Локка. Каждый философ строит систему. Паскаль не строит систему. Надо помнить, что его книга «Апология христианской религии» должна была быть обращена к людям неверующим или сомневающимся, на их языке, на убедительных для них доводах. Но это не систематическая философия.
И с этим связано другое, очень важное отличие. Философия Нового времени – объективистская, она стремится сразу выкинуть личность за борт. Помните знаменитые слова Спинозы: «Не смеяться, не плакать, не отворачиваться, но понимать»? Девиз философии Нового времени. Долой все личное, все индивидуальное! Важно объективное. Важно бытие, а не моя жалкая личность. Паскаль – это философствование от первого лица. Это человек, который страдает, мучается, любит, сомневается, описывает свой жизненный опыт, описывает парадоксы человеческой души. То есть именно субъективность-то и важна! В этом Паскаль опять оригинален. И у него другой, противоположный спинозовскому принцип – «искать, стеная». Через страдания, через боль, через муку и отчаяние можно до чего-то дойти! Не через объективное, а через субъективное. Не через отрешение от себя, а через максимальное самораскрытие и самопознание. «Искать, стеная!» И тут Паскаль – абсолютный еретик, маргинал и аутсайдер. В эпоху систем он несистемен. В эпоху объективизма он субъективен.
И, конечно, сами его рассуждения. Афористичные, парадоксальные, отрывочные, страстные, ставящие вечные и личные вопросы, полные запоминающихся образов. Они взрывают сознание, побуждают к мысли, буквально бьют по голове, пробуждают душу, а не усыпляют в какой-то все объясняющей системе. Он во всем был «несвоевременным». Тогда Декарт и Спиноза определяли дух времени. Но сейчас, когда Новое время бесповоротно и ужасающе трагично закончилось, он для нас намного важнее и значимее, со своими жизненными страданиями, исканиями. При всем уважении к Декарту и Спинозе.
Но в нашем контексте, в рамках нашего курса, Паскаль интересен не как борец с иезуитами, не как методолог науки, не как физик и математик, а как предтеча экзистенциализма. Перейдем теперь к содержанию его «Мыслей».
Паскаль – христианский философ, многие его мысли и идеи – общехристианские. Это несомненно. Но назвать его так будет правильно, но неточно. Надо сделать крайне важное уточнение: христианский философ после Коперника.
Хочу позволить себе очень важное лирическое отступление, без которого все остальное будет непонятно. После Коперника, в XV–XVII веках, в европейскую культуру входит тема, которую многие считают главной в культуре Нового времени. Это тема бесконечности, переживания бесконечности, чувства бесконечности. Всем известна книга «Закат Европы» Шпенглера. Он считает, что главная черта «фаустовской души» – это томление по бесконечности, дематериализация мира, стремление куда-то вдаль. (Об этом мы еще поговорим на следующей лекции, когда речь пойдет о культуре романтизма.) Понятно, что мир античного и средневекового человека – это мир принципиально конечный: и космологически, и математически, и физически, и метафизически. Бесконечное – то есть бесформенное, так там считали. Бесконечное – несуществующее. Бесконечность – синоним небытия. Чем вещь более конечна, чем более оформлена, тем более она «есть», тем более реальна и причастна к эйдосу. А бесконечность актуальной, действительной быть не может. Но сейчас интересны не научные или философские детали, а экзистенциальное ощущение, характерное для аристотелевской картины мира, просуществовавшей две тысячи лет: мы с вами в центре мира, под присмотром Всевышнего. Земля в центре, Солнце вращается вокруг нее. Наш мир – мир конечный, уютный и обозримый. Для античного и средневекового человека это так.
А в XV–XVII веках в культуру вторгается тема бесконечности. И она воспринимается очень болезненно. Коперник говорит: мы не в центре, а где-то на окраине, на забытой Богом песчинке. Да и вообще у мира нет границ, говорят его последователи. Посмотрим, как это катастрофическое переживание было отрефлексировано на вершине культуры – в философии. Поскольку философия, как говорил Гегель, душа культуры, то мы через философию поймем что-то важное о том, что происходит в новом мире с европейцами.
И вот три великих философа всерьез берутся за то, чтобы отрефлексировать тему бесконечности, всерьез задумываются о ней.
Первым из них по времени был уже упоминавшийся Николай Кузанский, самый великий и гениальный из философов Ренессанса. Он подходит к теме бесконечности с позиций сравнения Бога и мира, конечного и бесконечного, абсолютного и просто «максимума». Как конечному человеку понять бесконечного Бога? Он строит на этом всю свою виртуозную мистику и философию. Не буду уходить в эти утонченные и пленительные дебри умозрения.
Куда интереснее и важнее сейчас для нас два других человека. Один из них, как вы догадываетесь, как раз Блез Паскаль. А второй из них тоже вам хорошо известен – это Джордано Бруно.
Поговорим об этой паре. Бруно и Паскаль выразили два полюса самосознания европейского человека в отношении к теме бесконечности.
Как-то моему приятелю я по его просьбе читал небольшой курс по истории философии лекций на сто пятьдесят. А он очень толковый, умный, и мы с ним эти лекции всегда превращали в интересные многочасовые беседы. И он мне подкинул очень интересный образ, который я теперь вспоминаю часто, когда говорю о Паскале. Вы все знаете, в психологии есть две таких патологии – клаустрофобия и агорафобия: боязнь закрытых и открытых пространств. Очень уместно сейчас вспомнить этот психологический образ. Одним людям ужасно, когда закрыты все двери и окна, им нужны открытые пространства, все нараспашку! А другим, наоборот, хочется закрыться, застегнуться, все закрыть. Можно сказать, что Бруно и Паскаль – это примеры «агорафоба» и «клаустрофоба» в философии. То самое, что повергало Бруно в восторг, то же самое повергало Паскаля в ужас. Переживание бесконечности.
Бруно, вопреки всем нашим учебникам, не был никаким «великим ученым». Он был мистиком, поэтом, создателем новой религии (на основе древних религий и мистических учений) – и за это поплатился жизнью. Но самое главное у Бруно – ликующее переживание бесконечности. То, что «мир нигде не заколочен досками», нигде не кончается, ничто не умирает, все во все переходит – как это здорово! Это он называл понятием «героический энтузиазм». Переживание бесконечности, божественности, одушевленности мира. Он испытывал невероятное ликование от этой мысли, точнее, от этого чувства. И в итоге даже отдал жизнь – так его вдохновляла эта мысль, так переполняло это чувство.
А Паскаль – это противоположный полюс. Это человек, который до конца прочувствовал и продумал, что это значит: мир бесконечен? Продумал как математик, занимающийся бесконечно малыми (кстати, Кузанский тоже занимался бесконечно малыми величинами в математике), продумал как физик, представивший себе бездонный и бескрайний космос, как мистик, как ученый, как философ. Со всех сторон.
И Паскаль пришел к выводу: если мир действительно бесконечен, никакого дома у человека в этом мире быть не может. Из бесконечности мира прямо вытекает бездомность человека. Та бездомность, та заброшенность, которая в ХХ веке в экзистенциализме станет философской категорией. В бесконечной Вселенной человек не может иметь надежного дома. Не может надеяться на то, что он все познает, все покорит, уютно обустроится. Человек – пылинка в бесконечном мире. Человек ничтожен и трагичен.
Вот самое главное, что надо сказать. Хочу «закинуть удочку» в две стороны. С одной стороны – изыскания Паскаля над бесконечно малыми в математике, а с другой стороны – опыт падения кареты, бездна. Бездна, которая ему всюду является. На всех уровнях он продумал, что такое бесконечность. Он так и пишет: «Что это такое – человек в бесконечности?» Вот вопрос, который он ставит.
И он признается: «Меня ужасает молчание этих бесконечных пространств». В другом месте он пишет: почему я здесь, а не там? Почему моя жизнь – сто лет, а не тысяча? Сколько царств не знает о моем существовании?! Он осознает всю случайность, всю эфемерность нашего бытия. Вокруг него трубят фанфары, все говорят:
вот-вот мы покорим мир, мы все подчиним, человек – царь природы! Фрэнсис Бэкон пишет «Новую Атлантиду», где воспевает всесилие науки. Там и подводные лодки, и самолеты, и прочие чудеса – куда уж Уэллсу с Жюлем Верном! А Паскаль рисует совершенно другой образ мира. Мира, в котором человек бездомен, заброшен. Вспомните Мартина Бубера с его темой периодов «обустроенности» и «бездомности». Эта бездомность человека, затерянного в бесконечности, – исходная точка для размышлений Паскаля. Понятно, что христианин, живущий после Коперника, это не христианин, живущий до Коперника. Он должен ответить как-то на эту новую ситуацию в культуре, в мироздании, в самоощущении. И Паскаль из этого исходит. Уникальность человека в мире оборачивается его бесконечным одиночеством. Человек выпадает из мира. Человек – это единственное в мире существо, изгнанное из рая, из гармонии мироздания. Единственное в мире проблематическое существо, которое ставит себя под вопрос.