Здоровье Елизаветы продолжало ухудшаться, и всеобщая тревога по поводу скорого восхождения Петра на трон усиливалась. Чем дольше продолжалась война, тем более яростно Петр высказывал свою ненависть и презрение к России и симпатию к Пруссии. Уверенный в том, что его ослабевшая тетя не сможет лишить его права наследования, он начал открыто говорить об изменениях, которые собирался произвести, когда станет императором. Он положит конец войне против Пруссии. После заключения мира он изменит приоритеты в политике и присоединится к Фридриху в борьбе против нынешних союзников России – Австрии и Франции. Наконец, он намеревался использовать русскую силу в интересах Гольштейна. Это означало скорую войну с Данией с целью отвоевать территории, которые Дания отделила от его княжества в 1721 году. Он начал открыто говорить о своем намерении развестись с Екатериной и жениться на Елизавете Воронцовой.
Петр уже делал все возможное, чтобы помочь Фридриху. Желая информировать короля о военных решениях императрицы, он передавал ему все, что удавалось узнать о планах русского высшего командования. Эта информация поступала новому английскому послу в Санкт-Петербурге, сэру Роберту Киту, который, передавая в Лондон свои дипломатические депеши, включал в них полученную от Петра информацию. Кит посылал личного курьера в Берлин, где его коллега, британский посол в Пруссии, делал копию для Фридриха прежде, чем послать депешу в Уайтхолл. Поэтому король Пруссии нередко узнавал о планах русского командования раньше, чем они передавались непосредственно русскому полевому командованию.
Петр почти не скрывал того, что совершает предательство императрицы, армии, нации и союзников страны. Французский и австрийский послы жаловались канцлеру, но их слова не производили на него особого впечатления, поскольку Михаил Воронцов, как и все в столице, считал, что слабое здоровье императрицы вскоре будет окончательно подорвано, а великий князь Петр, заняв трон, первым делом закончит войну, вернет свою армию и подпишет мир с Фридрихом. В сложный период Воронцов не хотел подвергать риску свое собственное будущее и сообщать Елизавете о предательстве племянника. Однако в армии презрение и отвращение к наследнику престола возросли до такой степени, что даже сэр Роберт Кит заявил: «Он, вероятно, безумец, раз ведет себя так».
Но если гвардия и армия были охвачены возмущением и негодованием, то Орловы питали лютую ненависть к человеку, который передавал информацию врагу. Особенно сильно и ярко это чувство разгоралось в Григории Орлове. Если Петра заставят отречься от престола, какая судьба ждала великую княгиню? Как и Петр, она была рождена в Германии, но прожила в России восемнадцать лет, была православной и матерью юного наследника. К тому же она была предана России. Орлов говорил об этом везде, где только мог, и его братья поступали точно так же. Они ненавидели Петра, а их популярность в армии и желание действовать в интересах Екатерины должны были способствовать ее возведению на престол.
Елизавета намеревалась победить Фридриха Прусского. Она вступила в войну, исполняя условия договора с Австрией, и хотела довести дело до конца. Конец войне близился, Фридрих больше не возглавлял самую могущественную армию в Европе, а Австрия и Россия приобрели большой опыт ведения военных действий. Военная мощь Фридриха таяла, и теперь его было намного легче одолеть. Доказательством этому послужила битва при Кунерсдорфе, 25 августа 1759 года, где в пятидесяти милях к востоку от Берлина пятьдесят тысяч пруссаков при поддержке трех сотен пушек атаковали семьдесят девять тысяч русских, занявших выгодную оборонительную позицию. Пехота Фридриха устремилась на хорошо укрепленные и находящиеся под прекрасной защитой рубежи русских. С наступлением ночи, когда бой закончился, Кунерсдорф стал самым тяжелым поражением Фридриха за всю Семилетнюю войну: в конце сражения прусские солдаты просто побросали свои мушкеты и бежали. Хотя потери русской армии исчислялись шестнадцатью тысячами убитых и раненых, она нанесла прусской армии серьезный урон: восемнадцать тысяч прусских солдат погибли. Под королем было убито две лошади, пуля угодила в его золотую табакерку, которую он носил в своей шинели. В ту ночь он писал близкому другу в Берлин: «Из армии в сорок восемь тысяч у меня не осталось и трех тысяч. Все бежали, я больше не властен над моими людьми. Берлин должен позаботиться о своей безопасности. Это ужасная неудача, и мне ее не пережить. У меня не осталось больше резервов, и, сказать по правде, я считаю, что все потеряно». Утром восемнадцать тысяч солдат приковыляли обратно к своему королю, но сорокасемилетний монарх по-прежнему был в отчаянии. Он сильно страдал. «Что причиняет мне особую боль, так это ревматизм в моих ступнях, колене и левой руке. К тому же восемь дней меня мучила почти беспрерывная лихорадка».
В Санкт-Петербурге Елизавета радовалась хорошим новостям и стоически принимала плохие. 1 января 1760 года через четыре месяца после Кунерсдорфа она сказала австрийскому послу: «Я собираюсь продолжать войну и оставаться верной своим союзникам, даже если мне придется продать половину своих бриллиантов и платьев». Командующий ее армией в Германии, генерал Петр Салтыков, сторицей отплатил за ее преданность. Летом 1760 года русская армия форсировала Одер. Кавалерия казаков подошла к Берлину и за три дня захватила столицу Фридриха.
По мере того как развивалась ее беременность, Екатерина все больше отгораживалась от мира. Главный предлог – ее подавленность от того, что муж едва ли не публично оказывал царские почести своей любовнице – был лишь удобным способом скрыть истинное положение вещей. Теперь, когда великий князь говорил о своем намерении развестись с ней, у нее уже не было возможности притворяться, будто это его ребенок. Не желая давать ему повода для развода, Екатерина скрывала беременность, надевая юбки с большими обручами, и целые дни проводила в своей комнате, сидя в кресле и никого не принимая.
Свой секрет Екатерина хранила намного лучше, чем Елизавета. Императрица приказала скрывать от великого князя и великой княгини новости о ее состоянии. Она пыталась утаить, какое губительное действие оказывала на нее болезнь. Бледность ее лица, погрузневшее тело, распухшие ноги – все это было спрятано за румянами и серебряной парчой. Елизавета чувствовала, что Петр с нетерпением ждет ее смерти, но была слишком измождена, чтобы нарушить обещание и выполнить свое истинное желание: назначить наследником Павла. У нее хватало сил и энергии лишь на то, чтобы подниматься с постели и пересаживаться на софу или в кресло. Иван Шувалов, ее нынешний фаворит, больше не мог утешить ее, она выглядела умиротворенной лишь в присутствии Алексея Разумовского, ее бывшего любовника и, возможно, мужа, особенно когда тот сидел подле ее постели и тихо напевал нежные украинские колыбельные. Шли дни, и Елизавету все меньше интересовало будущее России и ее собственное окружение. Она знала, что будет дальше.
Ее агония парализовала Европу. Все с замиранием сердца следили за происходящим в комнате больной, ведь исход войны зависел от схватки со смертью, которую вела эта женщина. В 1761 году союзники больше всего желали, чтобы врачи смогли продлить ее жизнь еще на шесть, а лучше бы и на двенадцать месяцев, поскольку надеялись, что к тому времени Фридрих уже не сможет восстановить силы. Фридрих сам признавался, что сильно ослаб. Победа, за которую Россия сражалась почти пять лет, была близка. Главным же оставалась надежда на то, что князь Петр не вступит в права наследования в ближайшие месяцы, поскольку после этого его почитание прусского короля уже ничего не сможет изменить. Однако этого не произошло.
К середине декабря 1761 года все уже знали, что императрица скоро умрет. Когда Петр без обиняков заявил княгине Дашковой, что ее сестра, Елизавета Воронцова, скоро станет его женой, Дашкова решила предпринять все возможное и воспрепятствовать его намерениям. Вечером 20 декабря, несмотря на сильную лихорадку, она встала с постели, закуталась в меха и приказала везти себя во дворец. Войдя через черный ход, она велела одному из слуг великой княгини отвести ее к своей госпоже. Екатерина была в постели. Не успела княгиня сказать и слова, как великая княгиня произнесла: «Милая княгиня, прежде чем вы объясните мне, что вас побудило в такое необыкновенное время явиться сюда, отогрейтесь». В своих мемуарах Дашкова описывала эту беседу. Она сказала Екатерине, что теперь, когда жить императрице осталось всего несколько дней, а возможно, и несколько часов, она не может выносить неопределенности относительно будущего Екатерины. «Есть ли у вас какой-нибудь план, какая-нибудь предосторожность для вашего спасения?» – спросила княгиня. Екатерина была тронута и встревожена ее волнением. Она прижала ладонь к груди Дашковой и сказала: «Я искренно, невыразимо благодарю вас, моя любезная княгиня, и с полной откровенностью объявляю вам, что я не имею никакого плана, ни к чему не стремлюсь и в одно верю, – что бы ни случилось, я все вынесу великодушно».
Дашкова не могла смириться с подобной пассивностью. «В таком случае ваши друзья должны действовать за вас! – заявила она. – Что же касается меня, я имею довольно сил поставить их всех под ваше знамя: и на какую жертву я не способна для вас?»
Екатерина решила, что преданность княгини завела ее слишком далеко. Ее поведение выглядело слишком резким и преждевременным. На данном этапе Орлов мог привлечь нескольких гвардейцев, но без подготовки этого было недостаточно. А возбужденная, отчаянная молодая женщина могла, сама того не желая, выдать их и подвергнуть опасности, прежде чем они окажутся готовы действительно что-то предпринять. «Именем Бога умоляю вас, княгиня, – спокойно сказала Екатерина, – не подвергайте себя опасности в надежде остановить непоправимое зло. Если вы из-за меня потерпите несчастье, я вечно буду жалеть». Екатерина продолжала успокаивать импульсивную гостью, когда Дашкова перебила ее, поцеловала ей руку и заверила, что больше не будет подвергать их риску, продолжая эту беседу. Женщины обнялись, Дашкова встала и удалилась так же быстро, как и пришла. В своем волнении она даже не заметила, что Екатерина была на шестом месяце беременности
Два дня спустя 23 декабря с императрицей Елизаветой случился сильный удар. Врачи собрались вокруг ее постели и пришли к общему заключению, что на этот раз она уже не сможет оправиться. Вызвали Петра и Екатерину, разыскали Ивана Шувалова. Братья Разумовские стояли подле ее постели и, не отрываясь, смотрели на бледное лицо на подушках. До самого конца императрица оставалась в сознании. Она не изъявила никакого желания изменить право наследования и попросила Петра дать ей обещание заботиться о маленьком Павле. Петр, прекрасно понимая, что его тетя, сделавшая его наследником, может одним словом лишить его этого права, пообещал выполнить ее просьбу. Также она велела ему защищать Алексея Разумовского и Ивана Шувалова. Она ничего не сказала Екатерине, находившейся все это время у ее кровати. За пределами спальни в вестибюлях и коридорах стали собираться люди. Прибыл отец Федор Дубьянский, исповедник императрицы, и тяжелый запах ладана смешался с запахами лекарств, когда священник стал готовиться совершить прощальный ритуал. Несколько часов спустя императрица вызвала канцлера Михаила Воронцова. Тот ответил, что слишком болен и не может явиться, однако его удержала не болезнь, а страх оскорбить наследника.
В рождественское утро Елизавета попросила отца Дубьянского прочитать отходную молитву. Когда он закончил, Елизавета попросила повторить ее. Затем она благословила всех, кто находился в комнате и, согласно православному обычаю, попросила у всех прощения. В Рождество 25 декабря 1761 года около четырех часов дня императрица Елизавета умерла. Несколькими минутами спустя, князь Никита Трубецкой, глава Сената, открыл двойные двери ее спальни и объявил собравшейся около них толпе: «Ее Императорское Величество Елизавета Петровна упокоилась с миром. Боже, храни нашего милостивого государя, императора Петра III».
42
Короткое правление Петра III
Архиепископ Новгородский благословил Петра на царствование, Сенат и главы Государственной коллегии (правительственные министры) принесли ему клятву верности. Пушка на Петропавловской крепости выстрелила в честь восхождения на трон нового монарха. Петр выехал на Дворцовую площадь, чтобы принять клятву в присутствии гвардейской пехоты – Преображенского, Семеновского и Измайловского полков, конной гвардии, армейских пехотных полков и кадетского корпуса. Когда фигура нового императора, одетая в бутылочно-зеленую форму Преображенского полка, появилась в свете факелов, штандарты полков взмыли вверх в салюте. Довольный Петр вернулся во дворец и сказал австрийскому послу графу Мерси: «Я и не знал, что они меня так любят». В тот вечер он сидел во главе стола во время ужина, на который было приглашено 150 человек. Всем гостям было велено надеть светлые, а не траурные одежды, чтобы отпраздновать восхождение Петра на трон. Екатерина сидела за столом рядом с императором. Иван Шувалов, фаворит Елизаветы, заливавшийся слезами у ее постели, стоял позади кресла Петра, смеялся и шутил. На следующий вечер Петр устроил еще один банкет и приказал всем дамам явиться «богато одетыми». Княгиня Дашкова отказалась участвовать в этих мероприятиях, сославшись на болезнь. На следующий вечер она получила записку от сестры, в которой говорилось, что новый император был раздражен ее отсутствием и не поверил ее объяснению, и это может плохо отразиться на муже княгини, князе Дашкове, если она и впредь не станет появляться в свете. Дашкова подчинилась. Когда она появилась, Петр подошел к ней и тихим голосом сказал: «Если вы, дружок мой, послушаетесь моего совета, то дорожите нами немного побольше. Придет время, когда вы раскаетесь за всякое невнимание, оказанное вашей сестре. Поверьте мне, я говорю ради вашей же пользы; вы не можете иначе устроить вашу карьеру в свете, как изучая желания и стараясь снискать расположение и покровительство ее».
За десять дней до похорон тело императрицы Елизаветы перенесли в Казанский собор, где, облаченное в расшитые серебром одежды, положили в открытый гроб в окружении свечей. Поток скорбящих проходил мимо гроба в полумраке, и люди не могли не обратить внимания на одетую во все черное, без короны и драгоценностей фигуру в вуали, которая стояла на коленях на каменном полу около гроба и, казалось, была полностью погружена в свое горе. Все знали, что это – новая императрица Екатерина. Она была здесь отчасти для того, чтобы отдать дань уважения усопшей, но также и потому, что понимала – не было лучшего способа завоевать сочувствие окружающих, чем продемонстрировать свою преданность и смирение. Екатерина так хорошо играла эту роль, что французский посол написал в своем отчете в Париж: «Она все более и более завоевывала сердца русских».
Поведение Петра у гроба Елизаветы отличалось разительным контрастом. В течение недели, когда общество скорбело, новый император был охвачен радостью по поводу того, что его политическое и культурное заточение, продлившееся восемнадцать лет, закончилось. Опьяненный свободой, он не желал выполнять православные обряды по отношению к покойной. Петр отказался выстаивать ночные бдения или опускаться на колени перед гробом. Те несколько раз, когда новый император появлялся в соборе, он расхаживал по церкви, громко говорил, смеялся, тыкал в священников пальцем и даже показывал им язык. Большую часть времени он проводил в своих покоях, пил и громко кричал от возбуждения, которое, казалось, не мог контролировать.
Кульминация его глумления наступила в тот день, когда тело Елизаветы вынесли из Казанского собора и по мосту через Неву понесли к месту захоронения в крепости святых Петра и Павла. Петр шел один, позади гроба. Он был одет в черную траурную одежду с длинным шлейфом, который несли пожилые дворяне. Император все время норовил отстать от процессии, потом совсем останавливался и ждал, пока гроб отдалится от него на приличное расстояние, а затем, широко шагая, нагонял его. Пожилые люди не могли поспеть за императором и отпускали полы его одежды, оставляя их развеваться по ветру. Радуясь их смущению, Петр повторял эту выходку снова и снова. Эта гротескная буффонада в исполнении почти тридцатичетырехлетнего мужчины, который направлялся на похороны женщины, сделавшей его императором, потрясла всех: дворян, сопровождавших процессию, офицеров и солдат, выстроенных вдоль ее следования, и наблюдавший за происходящим народ.