Два час спустя, скинув добычу, засели у Ашота, толстого шашлычника с заведением в глубине спального микрорайона. Народ здесь всё больше из диаспоры и такие, как мы — уличные волки, как говорит Пашка.

— Добавки хочешь, дарагой? — Ласково спрашивает армянин.

— Спасибо, дядя Ашот, не влезет больше — порции у вас здоровенные. И вкусно всё!

— Кушай, дарагой! — Ашот отходит, потрепав меня по волосам.

— Хороший ара, — чуточку нетрезво говорит Вовка, — не великого ума, но мужик!

Почему-то захотелось возразить ему, глаза у Ашота не соответствуют нарочито-простоватому имиджу. Но старшаки лучше знают людей, на то они и старшаки!

В желудке тяжело лежит вкуснейшее мясо, заполированное лёгким домашним вином.

— Из-под самого Арарата, мамой клянусь, да!

В кармане пятнадцать тыщь — бешенные, нереальные деньги, которые так просто не потратить!

— Смотрящему отстегнуть, наводчику, а вот и твоя доля, Тоха!

— Ну что, понравилось? — Подмигивает Пашка. Расплываюсь в улыбке… как здорово, что у меня такие друзья!

Тяжёлый удар по затылку выбил из меня дух, очнулся уже с тяжело гудящей головой и руками, связанными за спиной крепко, до потери чувствительности. Лежу лицом вниз, уткнувшись в перегнившую листву и чувствуя, как по коже ползают насекомые.

В голове сумбур, нет даже страха, только дикая головная боль и тошнота. Едва успеваю повернуть голову, чтобы не захлебнуться рвотными массами.

Проблевавшись, открываю наконец глаза и утыкаюсь взглядом в Сунила. Мёртвые, широко открытые глаза индийца с ползающими по ним мухами сантиметрах в двадцати от моего лица. Перерезанное до самого позвоночного столба горло не оставляет сомнений в его гибели. Хорошо видны многоножки, подъедающие запекшуюся кровь.

Тяжёлый, липкий страх накрывает одеялом, отправляя в глубокий обморок. Очнулся чуть поодаль, от пощёчин и струек воды, лившейся в лицо.