— Гринго, — лицо говорящего расплывается, — ты слышишь меня, гринго? Маноло, мать твоя шлюха! Спящих не мог нормально взять, всё бы тебе кровищи побольше! Один мёртв, другой вот-вот концы отдаст, третьему ты зачем-то рёбра ногами переломал, связанному уже! Работать кто будет? Я? Нет, дорогой. Ты и будешь за всех троих!

Невнятное бормотанье в ответ сменилось звуками скоротечной схватки, после чего тяжело дышащий голос произнёс:

— За нож он взялся, пёс! Всё бы ему кровищи, еврею португальскому, да побольше! Падаль!

Стоном даю понять, что слышу его, почему в этот момент кажется жизненно необходимым подать голос. Усатая физиономия немолодого мужчины с явно индейскими корнями появляется передо мной.

— Живой?

— Пока да.

Ответ мой метис принял за остроумную шутку, залившись хохотом и пересказывая её невидимым мне товарищам на испанском.

— Ты верно сказал, гринго — пока живой, — усатая физиономия с оспенными рябинами снова появилась в поле зрения, — чем ты можешь быть мне полезен? Скажи что-нибудь, чтобы я не зарезал тебя, а начал выхаживать.

— Не гринго, — выдыхаю, уже зная, как сильно латиноамериканцы не любят янки, — русский.

— Русский? Уже лучше, русский. Если что, я тебя не больно убью, — вальяжно кивает усатая физиономия, — ещё что?

— Студент… бывший. Искусствовед — в живописи разбираюсь, в предметах искусства, — вижу смуглую, испещрённую шрамами руку, тянущуюся к ножу на поясе, и договариваю торопливо, — татуировки могу делать хорошие, в медицине разбираюсь.

— Татуировки? Леон! Иди-ка сюда, да рубаху сними!

Вижу приземистую фигуру в истоптанных ботинках и донельзя грязных, засаленных штанах, от которых несёт говном и застарелым потом. Фигура присаживается, поворачиваясь и задирая заскорузлую рубаху, на спине довольно корявая татуировка ягуара.

— Там можешь?

— Так? Нет, могу лучше.

— Уверен, гринго? Сделаешь хуже, Леон тебя долго убивать будет.

— Лучше. Но инструменты нужны нормальные, краски. Не просто иголка и чернила, нормальные. Сделать можно, знаю как.

Минуту спустя руки у меня развязаны, но я их не чувствую. Чуть погодя чувствительность возвращается, вместе с болью. Вывихнуто правое плечо, содрана кожа на запястьях.

— Что с моими спутниками? — Спрашиваю пленителей.

— Комми? — Оживляется Леон нехорошо. Бес его знает, почему элементарное беспокойство о спутниках у него связано с коммунистами.