– Ну здравствуй, Бьянка, – сказал Дитор Шико ей на ухо, – ты куда-то собралась?

От него пахло железом и приторной сладостью, от которой сводило зубы, а к горлу подкатывала тошнота. И рука Дитора, уверенно зажавшая рот, была липкой и холодной. Волна омерзения накрыла Бьянку, так, что перед глазами потемнело. Она дернулась, изо всех сил ткнула Дитора локтем под ребра, но мужчина лишь рассмеялся. И от этого тихого, хриплого смеха ночная темень перед глазами вспыхнула, расцвела огненным цветком.

Неожиданно для себя Бьянка узнала этот смех. Это ведь он, человек без лица из ее кошмаров. Тогда… он душил ее, но она просыпалась. Каждый раз просыпалась. Теперь же…

Бьянка замычала, упираясь ногами в землю, в то время как Дитор молча поволок ее прочь с дороги, туда, где темные стволы старых лип тонули во мраке. Сердце колотилось где-то в горле. Кулон на груди разогрелся просто немыслимо, обжигая. Наверное, останется след на коже – но кому до этого будет дело, после того как остывшее тело Бьянки Эверси найдут в старой липовой аллее?

Дитор снова рассмеялся, и Бьянка захныкала от бессилия. Она ровным счетом ничего не могла поделать.

– А знаешь, – сказал он ей тихо, очень интимно, – я хотел именно тебя, в тот вечер. Но попалась Лиззи. У нее была такая нежная кожа, а шея хрустнула так быстро.

– Ублюдок! – провыла Бьянка. – Отпусти!

– Но Лиззи не сопротивлялась, – добавил Дитор, без особых усилий оттаскивая Бьянку за толстый ствол, – это было скучно. И те, другие, они почти не сопротивлялись. Даже жаль, что приходилось сначала душить их, но так велел отец. Сказал, что именно так и не иначе… А ты, Бьянка, брыкаешься. Это так забавно. Но не переживай, я буду нежен с тобой. Как ни с кем другим.

«Больной ублюдок. Еще хуже, чем Левран», – успела подумать Бьянка.

Еще она успела кое-как пнуть Дитора туфелькой по голени, за что тут же схлопотала.

– Ах ты маленькая дрянь!

Он разжал руку, освобождая ей рот, но тут же запустил пальцы в волосы, дернул на себя – а затем впечатал лицом в дерево. Ночь вспыхнула белыми искрами и снова погасла. Лоб и нос стремительно наполнились болью, и Бьянка ощутила, как в горло покатился горячий солоноватый ком.

– Помоги-ите! – прохрипела Бьянка, давясь собственной кровью.

И тут же пришло понимание, что никто не придет и не поможет. Все слишком заняты, а ее тихий вопль никто не услышит.

От ужаса тело каменело и силы стремительно утекали. Она кое-как вывернулась из безжалостных рук Дитора, рванулась прочь, к дорожке, но тут же была схвачена и повалена на землю. Бьянка извивалась змеей, пиналась и кусалась, но холодные пальцы сомкнулись на горле, а тяжелое тело придавило к земле.

– Маленькая пташка, – прохрипел Дитор, – не бойся, я буду…

Его волосы упали ей на лицо. Он наклонился к ней так близко, что Бьянка ощутила на лице его дыхание, пропитанное сладостью разложения. Из последних сил она полоснула его по лицу, оставляя на щеке кровавые борозды, а потом Дитор сжал пальцы.

И Бьянка, кружась как сорвавшийся с ветки листок, полетела в серое, подернутое красными прожилками ничто. Она не могла дышать, но успела почувствовать, как Дитор ее целовал, жадно и торопливо, словно задавшись целью выпить последний вдох. Мир уплывал вдаль – или наоборот, она все дальше и дальше уходила туда, откуда нет возврата.

«Рой», – тоскливо подумала Бьянка.

А потом увидела, как за спиной Дитора полыхнуло золотистое сияние, из самого центра которого стремительно надвинулась густая – куда как гуще, чем темнота ночи, – тень.