В мир вернулись звуки, запахи и краски жаркой середины лета, в уши ворвался оголтелый птичий щебет и голос отца, который, облокотившись о подоконник кухни, высунулся из окна.
Питер поспешно обернулся.
– Что, пап? Я задумался.
Отец чуть заметно вздохнул. Тонкое, горбоносое лицо его словно бы было неподвластно времени и оставалось таким же, каким Питер его знал всю жизнь – может, из-за сильного загара. Лишь серебристые нити в темных, до плеч, волосах указывали на то, что их обладатель уже немолод.
– Что-то ты часто стал задумываться в последнее время… чеснок положить в суп? Я так и не понял, понравилось тебе в прошлый раз или нет.
– Нет-нет, мне не клади.
Примериваясь колуном к очередному полену, Питер подумал, что зря отказался от чеснока. Вкусно же… отец вообще отлично готовит, куда лучше чем мама, она как привыкла в походах к сухарям и вяленому мясу, так и дома бы ела, не задумываясь.
Колун пошел наискось, и полено разлетелось на три неаккуратные щепки. Питер поднял их и с досадой почти швырнул на поленницу.
Самое смешное, что он ответил отцу машинально, даже не подумав, почему отказывается от чеснока. И только задним числом понял, что это Фэлри, снова Фэлри…
Два года прошло, а его отсутствие все еще зияло в сердце, как беззвучный крик, который Питер так и не научился заглушать словами.
Он коснулся ладонью пояса, который носил, не снимая с того самого дня, как прилетел в родную деревню. Вот это было появление! Сначала все перепугались до смерти – в вечернем небе «крылья» сияли, как огромный костер. Некоторые даже решили, что началось второе сошествие Всемогущего. Ну а потом – да-а…
Он невольно улыбнулся, вспоминая лица Винни и остальных деревенских парней, восхищение в глазах девчонок и даже женщин постарше. Только пожелай – любая согласилась бы стать его женой, и хоть Питера и не интересовал противоположный пол, подобное внимание очень льстило.
А потом к нему, растолкав людей, бросился отец. Питер обнял его и, чувствуя, как тот сотрясается от рыданий, впервые в полной мере ощутил угрызения совести. Мама-то как ушла в поход весной, так и не возвращалась, и, когда Питер исчез, отец остался совсем один – каково ему, наверное, пришлось!
Но мысли его с неумолимой юношеской жестокостью тут же вернулись к Фэлри и к тому, что они расстались навсегда. Рядом с этим меркло все – и радость отца, и уважение, с которым к нему стали относиться деревенские жители… и даже возможность летать, точно птица, о которой он столько мечтал.
Он все время вспоминал бледные руки, которые застегнули на нем пояс, изгиб талии, перетянутой плотным, шелковистым поясом, нежное прикосновение волос, запах солнца и ветра…
Это все, что осталось – жалкие, бесполезные сокровища – но Питер не мог с ними расстаться. Первое время то и дело представлял, как взмывает в воздух, долетает до Башни, а там – гравиподъемник, Инза сидит перед гало-экранами, закинув ноги на кресло, заменившее Милли, пьет самбуку и решает свои бесконечные задачки… а потом открывается дверь и появляется Фэлри, в синих с черным одеждах, с неизменной золотой прядью, струящейся по плечу. И тогда… тогда…
И тогда у Наблюдателей точно будут неприятности. Пересечение Барьера фиксируется, и хватит уже того, что они наворотили в прошлый раз. Питер страшно тосковал по Фэлри, но не хотел его подставлять. К тому же, если на Дебатах решат убрать Барьер, то и Башни больше не понадобятся. Быть может, Фэлри давно в Омороне, а про Питера и думать забыл.
Но нет, вот это точно вранье, Питер знал, что Фэлри не забыл. Более того, чем дальше отодвигались в прошлое события того лета, тем отчетливее ощущалось – эр-лан думает о нем и думает часто. Питер понятия не имел, на чем основана эта уверенность, но не сомневался, что так оно и есть. Как в тот раз, когда он сломал дверь и выставил себя полным дураком – на самом деле он просто почувствовал, что Фэлри плохо.
И сейчас было то же самое.