О бабочках Фишер рассказывал вдохновенно, распахнув глаза, широко раскрывая рот, взмахивая костлявыми желтыми пальцами, будто остовами крыльев. Говоря о жуках, надувал щеки — казалось, толковал о русских бюрократах. О своих любимцах, нежно-зеленых богомолах и грациозных палочниках, профессор говорил с округлой медовой нежностью: он задерживал дыхание, прищуривался, нос его сказочным образом удлинялся, губы вытягивались трубочкой — в этот момент он походил на диковинное насекомое, сосущее незримый нектар.

Требовательный резкий звонок из столовой пробудил профессора — он испуганно оглянулся. Вспомнил, что их ждут гости, семья, обед. Они выбрались с Анной из ученой норы и переползли в столовую. Фишер бегло, бурча под нос, представил гостей — казалось, люди его почти не интересовали. За столом сидели господин Хайман, польский доктор, его двоюродный брат, профессор химии в университете, и еще какие-то ученые мужи, имена которых Анна не разобрала.

Доктор Хайман был самым ярким в бедной коллекции фишеровских гостей. Он знал всё и даже цены на модные товары и русские меха. «Этот маленький, умный, черноглазый господин сказал, что меха и индийские кашмирские шали дешевле в Париже, однако все же русские сибирские меха выгоднее покупать в России. Самые лучшие соболя — с Камчатки. Они дороги, но никакие другие с ними не сравнятся. Американские соболя гораздо хуже качеством. Но мех русского голубого песца в два раза дороже самого лучшего соболя. Накидка из соболиного меха среднего качества стоит здесь примерно 3 тысячи рублей, такая же, но лучшего качества — около 10 тысяч. Выгоднее всего покупать меха в Санкт-Петербурге. Хайман посоветовал зайти в императорский кабинет Аничкова дворца — там часто проводят аукционы мехов, полученных в казну в качестве налогов. Там они лучшие — и потому на эти торги съезжаются самые важные купцы. Сам доктор приобрел в октябре отличный мех, но сказал, что аукционы устраивают обычно в сентябре. Это нужно уточнить. Хайман также заметил, что русские торговцы местным дамам всегда завышают цены, потому что дамы, в отличие от господ, любят торговаться».

Каждый раз, когда Энн и Анна приходили в гости к профессору, он угощал их доброй порцией музыки собственного сочинения. Писал тяжеловатые тевтонские оратории в стиле Генделя и Баха, но вдохновлялся не Писанием, а любовными одами Горация. И даже обещал гостьям достать партитуры нескольких своих произведений.

Обеды в его доме отличались зоологической изысканностью. Меню профессор составлял сам. На стол попадали виды, отлично ему знакомые, кое-кто даже бултыхался в спиртовых бутылях в его кабинете. Он не отказывал себе в удовольствии и появление каждого блюда сопровождал короткими научными замечаниями о местах обитания, форме плавников, причудливых сплетениях сухожилий, морфологическом строении костреца. Когда прислуга вынесла кровяные колбасы, сообщил точную длину кишечника свиноматки среднего возраста. «Мы ели стальными вилками, но нам не подали бокалов для воды… Я, конечно, сделала вид, что ничего не заметила, и не сказала ни слова, но воистину — ученые хороши только в своих рабочих кабинетах, когда они хвастаются своими коллекциями». Неприятный осадок усугубило фальшивое послеобеденное пение профессорской супруги.

Листер попросила Фишера, знавшего всех русских ученых, о рекомендательных письмах. Одно он адресовал своему доброму другу, господину Эрдману в Казань. Другое — Христиану Стевену, директору Ботанического сада в Крыму. О Черноморье Анна пока только мечтала, но решила заблаговременно запастись нужными бумагами.

В отличие от своего супруга, графиня Панина не любила пресных ученых разговоров. Она, конечно, почитывала книги, знавала великих профессоров, но говорить предпочитала о делах земных. Ее близкая подруга Настасья Окулова была ей под стать — веселая, живая, озорная, пикантно округлая, знаток скабрезных анекдотов. Вечерами они, звонко смеясь, лихо резались в карты. За этим занятием Листер застала Окулову у Паниных. Они быстро подружились.

Окулова была родовитой, начитанной и с Пушкиным на дружеской ноге. Происходила из семьи Нащокиных. Ее отец, Воин Васильевич, крестник самой императрицы Елизаветы, участвовал в русско-турецких войнах, дослужился до генерал-лейтенанта. Павел, любимый младший брат, вращался в поэтических кругах, собирал искусство и анекдоты, бесконечно влюблялся, бесконечно делал долги, дружил с Пушкиным и хлебосольно принимал его у себя на московской квартире. Павел стал крестным отцом старшего сына поэта, а поэт — крестным его дочери. Позже Александр Сергеевич принялся за литературную редактуру чудных записок своего друга, но закончить их не успел. Они вышли уже после его кончины, в 1841 году.

Настасья была замужем за Матвеем Алексеевичем Окуловым, камергером, директором училищ Московской губернии. Он собирал библиотеку, холодное оружие и умных людей. Бывая в Москве, Пушкин забегал к Окуловым, которые всегда отменно кормили: новостями, анекдотами и пышными домашними кулебяками. Александру Сергеевичу было у них уютно. И Анне Листер тоже.

«Окуловы очень добры и гостеприимны. На обед они нам подавали вкусный “суп из репы” и к нему — творожники, небольшие, похожие на сырный пирог, потом были кусочки свиной колбасы, приготовленные в красной капусте, потом жареный кролик — ароматный, но жестковатый, потом русское блюдо, которое все едят в России во время карнавала (от императора до беднейшего крестьянина) — сорт флана, сдобная толстая лепешка из гречневой крупы. Ее едят с топленым маслом и сверху поливают сливками, похожими на итальянский творожный крем. Во время обеда разносили хорошее столовое белое вино (Грав) по 2 рубля 50 копеек за бутылку, хороший Мускат Люнель в ликерных стаканах по 5 рублей за бутылку — это все из одного английского погреба, называемого Cave Anglaise и расположенного рядом с отелем Говардов».

В другой раз Окуловы угощали подруг телятиной в белом вине, головой теленка, тушенной в капустных листах и поданной в остром желе, сардинами, жаренными на масле, тушеными овощами, рябчиками и постными маринованными яблоками в сахаре, приготовленными лично Настасьей Воиновной.

Как и Панина, она обожала шарады, маскарады и часто устраивала детские вечера, на один из которых пригласила англичанок. Сомнительное развлечение — Листер сразу представила шум, визг, неуклюжие сценки балованных детей, которым придется обреченно аплодировать. Но благоразумно решила не отказывать.

Приехали к Окуловым в половине седьмого. В семь малыши сыграли короткую шутливую комедию. Получилось неплохо. Но каким же было удивление Анны, когда на сцену вышли юные артисты и серьезно, со знанием дела и текста, исполнили один за другим отрывки из русских драм. Играли словно взрослые. Листер не понимала языка, но ей казалось, что дети чувствовали каждое слово. «Бедные. Такие маленькие и уже такие мудрые. Как же печально так хорошо играть в их возрасте. И какими грустными были аплодисменты».

Англичанки укатили восвояси сытые и довольные. И после Анна часто виделась с Настасьей, которая без умолку и без стеснения тараторила о ничтожных житейских мелочах, но получалось это у нее уместно, вкусно и непошло. Листер узнала много любопытного. К примеру, что московские аристократки зло соревнуются друг с другом в богатстве «москава» — так называли шерстяные шали, точные копии драгоценных кашмирских, которые ткали на мануфактуре под Москвой. Стоили они как индийские. Но особенно дорогими были палантины из мериносовой шерсти. Такую Окулова недавно купила и поспешила ею похвастаться, прибавив, что лет пять назад их продавали по 1200 рублей, а теперь они подешевели: «Ее палантин был из грубоватой белой шерсти, похожей на кашмирскую, с европейским, как она его назвала, узором — цветочным бордюром, по виду набивным, но она уверила, что он был тканым».

Следом за первой показала и вторую: «Такую же, но с турецким бордюром и дороже первой — ее цена 1500 рублей. Я, конечно, промолчала — не стала говорить, что предпочитаю la chose veritable, оригинальные индийские шали. К тому же эти версии в Англии дешевле».

Окулова закусила губу — она не любила, когда ей перечили да еще и хвастались тем, что где-то сэкономили. Она зло возразила — мол, в Британии совсем не то, там сплошь подделки — хлопок мешают с шерстью, узор печатный, а не тканый… Заспорили — Настасья Воиновна отстаивала качество российского продукта, Листер защищала европейцев: «Я показала мадам Окуловой мои кашмирские шали — оригинальные, привезенные из самого Парижа. Одна стоила 500 рублей, другая — 600 рублей еще 10 лет назад, и куплены у одного известного французского торговца шалями. Она придирчиво их посмотрела — сказала, что похоже на хлопок. “Нет!” — возразила я. Это шерсть, возможно смешанная с шелком!»

Спорили о мехах. Анна пожаловалась, что горжетку дешевле 1200 рублей в Москве не сыскать. Окулова усмехнулась — если знать места, можно найти и дешевле, за 900 рублей и даже меньше. И, чтобы не прослыть болтуньей, предложила прокатиться по лавкам. «Мы поехали выбирать мне черный овчинный тулуп, который я так хотела и который, в чем она со мной согласилась, подойдет для путешествия. Мы поехали в лавку. Я купила две подкладки, сторговавшись с лавочником — он просил 90 рублей, но я сбила цену до 50 рублей за мою подкладку и до 40 рублей для Энн. Потом вместе с Окуловой в Гостиный Двор — купила 16 аршин материи по 5 рублей аршин для двух наших шубок с пелериной, то есть заплатила всего 80 рублей. Потом посмотрели дорожные короба для чайных наборов: на две персоны за 12 рублей — с двумя чашками, блюдцами и чайником, и за 20 рублей большой набор: 4 чашки, 4 десертные тарелки, чайник».

Между прочим Настасья Воиновна просветила Анну и в сложном вопросе выбора хорошего чая. Лучшая лавка — в конце Тверского бульвара. Поехали туда. Окулова указала на чай за 12 рублей — она покупала именно этот, он светлее и ароматнее обычного черного. Анна купила его, а также черный по 25 рублей и зеленый по 18 рублей. Пока ловкий молодой торговец в пестрой рубахе и поддевке проворно заворачивал покупки, Окулова показала, как в России определяли качество чая: «Нужно взять один лист и с силой растереть его в руке, чтобы почувствовать аромат — по аромату можно узнать все. Они так делают всегда. Еще она предупредила, что нельзя мешать два вида чая, держать их следует отдельно, иначе они испортятся. Иногда они смешивают зеленый с черным и продают смесь по 8 рублей, но она всегда хуже, чем ее любимый светлый черный чай по 12 рублей. Они пьют зеленый, когда принимают лекарства, потому что он очищает (действует как слабительное). А черный чай, наоборот, закупоривает кишечник». Настасья Воиновна все называла своими именами. Она здорово им помогла — и советами, и такой вот житейской мудростью.