Адъютант ухмыльнулся:

— Определенно. Под пружиной сиденья уже вложена записка. Что касается дуэлей между нашими командирами, то лично я сомневаюсь, что до этого дойдет... Но даже если и так, уж я точно знаю, на кого поставлю.

Стало ясно, что продолжать обмен оскорблениями бессмысленно. Усевшись на велосипед, к счастью, на колесах по-прежнему стояли резиновые шины, а не их эрзац-аналог из набитых коноплей брезентовых камер, я покатил по дороге до переезда.

Вскоре я выехал на проходившую по дну долины, мимо кукурузных полей, ровную дорогу, с обеих сторон которой росли тополя. Как я вскоре узнал, это было одно из немногих мест в долине Виппако, пригодных для обустройства взлетно-посадочных полос.

В паре километров от города я остановился и, прикрыв глаза, посмотрел вверх: на посадку заходил аэроплан, возвращавшийся на базу Девятнадцатой авиагруппы. Судя по всему, двухместный "Ллойд". Когда он с ревом пронесся над головой, я заметил, что от одной из плоскостей нижнего крыла остались лишь торчащие деревянные обломки и развевающиеся на ветру лоскуты ткани.

На пыльную дорогу упали капли чего-то темного, и еще одна угодила мне в лоб.

"Черт, масло!"— подумал я, надеясь, что оно не испачкало мундир. Я протер лоб платком.

Это оказалось не масло, а кровь.

По моим часам, я прибыл на летное поле Капровидза в шестнадцать минут первого. Похоже, никто против этого не возражал. Я доложился дежурному офицеру, а рядовой проводил меня в весьма потрепанную палатку. База эскадрильи 19Ф была не слишком впечатляющей: каменистая полоса более-менее ровного поля на берегу реки Виппако с пятью брезентовыми ангарами и двумя недостроенными деревянными, хибарой канцелярии, небольшим шатром— по всей видимости офицерской столовой, и несколькими рядами жилых палаток.

На краю поля тянулся ряд земляных и бревенчатых укрытий, предназначение которых от меня совершенно ускользало. Рядом стояли мотофургон и пара телег, а также полевая кухня и две тачки с канистрами для заправки аэропланов (в опасной близости от полевой кухни). Единственным аэропланом в поле зрения оказался двухместный "Ганза-Бранденбург", который выкатили из брезентового ангара. Аэроплан казался брошенным на полуденной жаре, маревом растекающейся по полю, даже цикады в зарослях у реки умолкли, а голые карстовые холмы на юге, казалось, танцуют и изгибаются, как морские волны.

Я положил багаж на одну из двух походных кроватей— солдат отрапортовал, что я буду делить жилище с оберлейтенантом Шраффлом. Затем я умылся и вычистил пыль с одежды, насколько смог, причесался и поправил галстук, прежде чем пойти в столовую. Я обнаружил лишь одного офицера в лётном обмундировании, он сидел ко мне спиной и курил трубку. Повар сообщил, что обед уже полчаса как закончился и остальные офицеры ушли отдыхать в тени кипарисов на другой стороне поля. Что касается еды, остались только мясные консервы с холодной картошкой и подогретый кекс. С максимальной вежливостью я взял свою порцию и присел за стол.

Офицер в летном комбинезоне обернулся, и мы тут же узнали друг друга. Это оказался Карл Ригер, бывший капитан 26-го егерского полка и близкий друг моего старшего брата Антона. Мы обменялись рукопожатием и обнялись, поскольку не встречались где-то с 1912 года. Первым делом я спросил про брата, который пропал без вести в Сербии в августе 1914-го, когда 26-й егерский полк был практически уничтожен в сражении при Лознице. С тех пор я опрашивал всех выживших в слабой надежде на то, что брат мог попасть в плен.

Но Ригер ничем не мог помочь: он свалился с дизентерией сразу после того, как армия Потиорека вторглась в Сербию, и лежал в госпитале в Сараево, когда полк встретил свой конец. Поскольку после госпиталя он уже не мог вернуться в свою часть, Ригер вызвался добровольцем в ВВС и служил офицером-наблюдателем на русском фронте перед тем как пройти подготовку на пилота. Теперь он служил в недавно созданной эскадрилье 19Ф, теоретически он был единственным офицером-пилотом в части помимо командира, остальные пилоты были унтер-офицерами.

— Я и сам здесь недолго, — объяснил он. — Прибыл только в прошлом месяце, когда это подразделение выделили из авиагруппы Хейровски в Хайденшафте. Как видишь, ангары до сих пор брезентовые, а капониры [6] закончены только наполовину.

— Что-что?

— Капониры. Те штуковины из бревен и мешков с песком на другой стороне.

— И для чего же они, черт возьми? Вы же не ожидаете, что итальянцы начнут артобстрел? Мы километрах в двадцати от линии фронта.

— Как будто опасаться стоит только обстрела! Они против боры. Сейчас, летом, всё не так уж плохо, но поверь, с приходом осени ветер завывает по всей долине. Прошлой зимой в Четвертой авиагруппе за пять минут списали всю эскадрилью, потому что оставили аэропланы снаружи, привязав всего-навсего к десяти колышкам и нескольким мешкам с песком. Один сдуло так далеко, что его едва нашли. Уверяю, нас матушка-природа врасплох не застанет, достаточно и недавних потерь от итальянцев, не хватало еще беспокоиться о повреждениях от ветра.

— А как обстоят дела в этой стихии? В смысле в воздухе?

Он машинально затянулся трубкой, прежде чем ответить.