— Поручаю вам пока летать с фельдпилотом-цугфюрером Тоттом. Я жду от вас твердости в управлении этим человеком. Ему совершенно недостает дисциплины и уважения к военным приказам: на самом деле до такой степени, как я считаю, что вскоре придется направить его в окопы или даже под трибунал. В австро-венгерских военно-воздушных силах летная дисциплина уже печально ослабла, и пока я командую этим подразделением, моя главная задача — подтянуть ее. Как я понимаю, чем меньше непослушных выродков у нас в авиации, тем лучше для Австрии.

С этими словами он нацепил очки и принялся за работу над бумагами, с явным безразличием к моему уходу.

Я узнал за следующие несколько недель, что перед войной гауптман Краличек когда-то был одной из самых ярких восходящих звезд имперского и королевского Генерального штаба. Его пребывание в должности пехотного прапорщика было по меньшей мере непримечательным, отмечено лишь прискорбным инцидентом во время летних маневров 1906 года в Далмации, когда он упал с лошади перед эрцгерцогом Францем Фердинандом и несколькими тысячами зрителей, а потом снова поднялся и поставил не ту ногу в стремя, так что сел верхом задом наперед — лицом к хвосту.

Но его карьера как военного управленца была намного более многообещающей. В 1910 году, после получения самых высоких оценок за всю историю штабного колледжа в Винер-Нойштадте, его направили прямо в Военное управление железной дороги, департамент Военного министерства, ответственный за австро-венгерскую версию тех огромных, подробных планов мобилизации, благодаря которым гигантские армии призванных на военную службу переместятся в назначенные места во время войны.

В те дни, в докомпьютерную эру, это была чрезвычайно обременительная работа. В общем, поговаривали, и это не лишено оснований, что лучшие умы из штабного колледжа отправились в железнодорожные войска и закончили в изоляторах для сумасшедших, прежде чем им стукнуло сорок лет. Краличек блистал на этой трудной работе. Но когда роковой день наконец наступил, в конце июля 1914-го, все тщательно продуманные планы провалились. У монархии было два тщательных и подробных плана мобилизации, проработанных до последней секунды и до последнего солдатского шнурка: один для войны против России с заслоном против сербов; другой — для войны против Сербии с заслоном против русских.

Чего планы не принимали в расчет, так это возможность войны на оба фронта. В итоге это привело к месяцу, а то и больше полной неразберихи, когда два плана столкнулись друг с другом: грузовые вагоны катили пустыми, а тем временем истощенные солдаты шли вдоль железной дороги с пассажирскими вагонами, нагруженные их снаряжением и припасами; артиллеристы отправились в Сербию, когда их пушки оказались в Польше, а боеприпасы – в Тироле; воинские эшелоны тащились день за днем по жарким венгерским равнинам со скоростью восемь километров в час, а потом попросту сжигали буксы, пытаясь пройти Карпаты на скорости экспресса.

Мой кузен из Кракова — где восторг от войны с ненавистными русскими граничил с безумием — рассказал мне годы спустя, как он наблюдал эшелон с польскими резервистами, уходящий ранним августовским утром с центрального вокзала на фронт: солдаты забирались на увешанные флагами вагоны, нагруженные подаренными табаком и шоколадом, и уезжали со станции под громкие возгласы ликующей толпы и звуки гимнов Австро-Венгрии и Польши.

Кардинал-архиепископ стоял в полном церковном облачении, окропил их святой водой из эмалированного ведра и убеждал, что они примут участие в богоугодном крестовом походе против царской тирании и православной ереси. Поезд скрылся за поворотом, а потом задним ходом быстро вернулся обратно на станцию, где патриотический угар уже слегка поугас, и солдаты вышли на переполненные платформы.

Результатом всего этого явилась серия знатных пинков, которые русские и сербы отвесили императорской и королевской армии, а затем тайная чистка среди штабных офицеров, направленная на поиск козлов отпущения за эту ужасающую неразбериху. Должна была слететь парочка руководящих голов, чтобы не пострадал престиж правящей династии, и бедный Краличек (справедливо или нет, не могу сказать) оказался в числе тех, на кого пал дамоклов меч. И только внезапно выраженный интерес к авиации помог ему избежать немедленного назначения в пехотный батальон пополнения, шагающий к Карпатам, где русские решали, как лучше пробиться через перевалы в Венгрию.

Поэтому непосредственная опасность рукопашной с дикими сибиряками миновала. Но, в конце концов, бедный Краличек оказался перед перспективой, возможно, еще более ужасной для застенчивого человека вроде него: вынужденно парить в тысячах метрах над землей в хрупкой и ненадежной штуковине из деревяшек и ткани, управляемой каким-то безумцем, вполне вероятно страдающим от последствий серьезных черепно-мозговых травм.

Его срочные просьбы о переводе из авиации были отклонены, так что в итоге единственным выходом для него стало добиваться командирской должности в любом авиаподразделении и использовать свое старшинство в чине, чтобы его безупречная обувь все так же уверенно упиралась в твердую землю.

Метод выполнения этой задачи прояснился для меня за следующие несколько недель. Короче говоря, он заключался в том, чтобы избегать летных обязанностей — насколько мне известно, Краличек никогда не поднимался в воздух, заполняя всё свое время администрированием. Клянусь богом, в старой австро-венгерской армии хватало бумажной работы: бесконечное заполнение форм, оформление возвратов, получение разрешений и послаблений в отношении запутанного клубка часто противоречивых инструкций, регулирующих каждую деталь службы, вплоть до точных ежедневных норм рациона для кошек, которых держали для ловли мышей на военных складах.

Краличек как-то умудрился увеличить даже эту гору бумаг, изобретая отчеты и свои собственные статистические подборки, и даже сам создал и напечатал за свой счет официальные формы, о которых пока еще и не мечтало Военное министерство.

Таким образом, устроившись, как паук, в центре плотной административной сети, в которой полностью разбирался только он сам, Краличек явно надеялся просидеть всю войну в кабинете, шестнадцать часов в день, семь дней в неделю, обедая за письменным столом и отдыхая ночью несколько часов на раскладушке в специальной комнате, заканчивая работу намного позже, чем соловьи устраивались на ночлег в ивовых чащах у реки. А разве могло быть иначе, возмущался он, когда ему даже не назначили адъютанта в помощь?

Он забывал при этом упомянуть, что все три адъютанта, которые прибыли в Капровидзу с мая, уехали приблизительно через неделю в нервном истощении. Однажды возникли бы вопросы. Но имперская и королевская военная бюрократия реагировала медленно даже в военное время, и если повезёт, война закончится, прежде чем всё обнаружится. Тогда он смог бы вернуться к тому, что называл "надлежащей военной службой", то есть снова засесть за стол в Вене, составлять графики мобилизации и рассчитывать свои пенсионные начисления.

Мое первое официальное мероприятие в качестве офицера эскадрильи 19Ф состоялось следующим утром на кладбище в Хайденшафте. На подобных церемониях в последующие несколько месяцев мне пришлось присутствовать много раз, хотя так или иначе всегда удавалось избегать появления в главной роли. Гроб Ригера опустили в могилу, а мы стояли рядом с непокрытыми головами. Священник закончил молитвы, почетный караул дал три залпа в летнее небо, а потом мы, проходя мимо, бросили по горстке земли на крышку гроба. Даже запах ладана не до конца смог замаскировать слабый аромат жареного мяса.

За неполные три месяца присутствия здесь военной авиации у стены кладбища под чёрными кипарисами уже выстроился ряд из примерно двадцати деревянных крестов: распятия, в которых поперечной планкой служил белый пропеллер аэроплана с именем и званием покойного. Написанные чёрным готическим шрифтом не немецкие имена выглядели слегка странно: Страстил и Фонтанелли, Кёвесс и Ясински. Мы называли его "флигеркройц", крест авиатора. Им награждали часто, причём, что необычно для имперских и королевских вооруженных сил, и офицеров, и низшие чины без разбору.