Впервые я заметил это утром, примерно через час после рассвета, когда поезд остановился, чтобы набрать воду на станции, в широкой, продуваемой сильными ветрами ложбине, известной в те времена как Адельбергский перевал, где железнодорожная линия из Вены пересекает последнюю горную гряду перед Триестом. Эхо глухих ударов, казалось, отражалось от поросших кустарником и выветренных известняковых склонов и доносилось до нас сразу со всех сторон: не отчетливый грохот или постукивание, как я ожидал, а слабое, зловещее, едва слышимое дрожание воздуха, нерегулярное, но непрерывное, как будто где-то далеко над горами трясут огромный кусок жести.

Это подсказало мне - если оставались вообще какие-либо сомнения — что мы приближаемся к зоне военных действий. Стояла последняя неделя июля 1916 года, и всего в десятках километров от нас, вдоль долины реки Изонцо, итальянская армия готовилась к следующему наступлению на линии обороны юго-западных границ нашей великой многонациональной империи. В это время я направлялся к расположению армий, стоявших прямо за Адельсбергом.

Вскоре, как и примерно еще тридцать миллионов человек, я стану гражданином нового государства, которое создали в центре Европы полтора года назад. Фронт длиной в сотни километров, но иногда шириной лишь в несколько метров, сейчас змеился от севера Франции через болота Волыни и горные хребты Альп — диковинная страна, чьи жители были исключительно мужчинами, в основном до двадцати пяти лет, с такой высокой смертностью, что уровень популяции мог поддерживаться лишь постоянной иммиграцией. Это странная, непонятная территория, где люди живут под землей, работают по ночам и спят днем, ведь их неминуемо поджидает смерть, стоит выйти наружу хоть на несколько секунд. Это была еще и голодающая страна, которая не производила ничего, но потребляла так много, что весь мир был вынужден ее кормить. Вскоре я пересек её границы и стал одним из граждан. И оставался им довольно долго.

Поезд снова выехал со станции в дымной пелене и вскоре прогромыхал по пяти тоннелям за Адельсбергом, где железная дорога пробивалась сквозь цепочку горных пиков. Через некоторое время поезд с визгом остановился у низкой платформы на станции Дивакка. За последние шестнадцать лет я много раз делал там пересадку, поскольку в Дивакке соединялись линии, ведущие по полуострову Истрии, и главная австрийская железная дорога к основной базе флота в Поле. Но тем утром всё было по-другому: я ехал только до Дивакки, здесь мне следовало сойти с поезда и направиться в малоизвестный городишко Хайденшафт, примерно в двадцати пяти километрах, а оттуда — в еще более сомнительное и богом забытое место под названием Капровидза, такую дыру, что я не смог найти ее даже на самых крупномасштабных картах региона Кюстенланд.

Мое прибытие в Дивакку в то утро отличалось от прежних поездок лишь тем, что теперь я сходил с поезда другим человеком. Раньше я путешествовал как обычный лейтенант военно-морского флота Оттокар Прохазка, сын чешского почтового служащего из небольшого городка на севере Моравии.

Теперь же, хотя я по-прежнему являлся всего лишь линиеншиффслейтенантом по званию, я стал кем-то гораздо большим по социальному статусу: Оттокар Прохазка, барон фон Страхниц, кавалер самого редкого и наиболее ценного ордена старой монархии за мужество в бою, рыцарского креста Марии Терезии. За несколько дней до этого император лично наградил меня в Шёнбрунне в знак признания моих заслуг той ночью несколько недель назад, когда я сбил итальянский дирижабль над Венецией, а также вдобавок торпедировал их подводную лодку.

Честно говоря, мне было тяжело свыкнуться с внезапным повышением до дворянского титула и сопутствующей славой. Прошлым вечером я пытался по-тихому покинуть Вену — отчасти потому, что всего два дня назад женился. Но тихое прощание с женой было невозможно, в особенности когда на Южном вокзале собралась такая толпа — охотники за автографами, фотографы со вспышками, дети, которых отцы держали на плечах, чтобы они могли на меня взглянуть. В конце концов, я не привык к такой популярности и был искренне рад, когда поезд запыхтел прочь со станции.

Но даже когда мы ехали на юг через Грац и Марбург, меня не оставили в покое. Когда я двинулся по коридору в скудный военный вагон-ресторан, офицеры теснились, чтобы пожать мне руку, хлопнуть по плечу и пожелать удачи на новом поприще, ведь (как утверждали венские газеты) командование подводной лодкой стало для меня слишком скучным, и я решил вызваться добровольцем в пилоты, "...единственную должность, на которой он вживую сможет показать свою несравненную доблесть на службе императору и отечеству".

Когда я наконец нашел хоть какое-то спокойствие в купе, то еще раз взглянул на орден, прикрепленный слева на мундире. Слишком маленький, чтобы вызывать такой ажиотаж, подумал я, когда рассматривал его на ладони: небольшой золотой крест, покрытый белой эмалью, с маленьким красно-бело-красным медальоном посередине, с надписью fortitudini (за храбрость) по кругу. Такая маленькая вещичка всего за несколько часов перевернула мою жизнь вверх дном до такой степени, что я начинал подозревать, будто злой волшебник подменил меня во время сна.

Ни минуты передышки мне не дали и в Дивакке — маленьком городке, расположенном на вершине известнякового плато, возвышавшегося над Триестом. Неведомым образом новости о моем прибытии домчались до жителей быстрее меня, и местные, по большей части словенцы, подготовили торжественную встречу. Едва сойдя со ступеней вагона на платформу, я увидел перед собой толпу. Не успел я осознать, что происходит, как над головой грянул марш Радецкого, и на своих плечах люди понесли меня до площади, прилегавшей к зданию вокзала.

Под радостные крики жителей и звуки имперского гимна "Боже, храни" местный бургомистр готовился преподнести мне огромный букет цветов. Отсалютовали жандармы и пожарные расчеты. Дома были украшены черно-желтыми и красно-бело-красными флагами, а на дальнем конце площади надпись на трех языках — немецком, словенском и итальянском— провозглашала: VIVAT ÖSTERREICH—NIEDER MIT DEN ITALIENERN! ŽIVELA AVSTRIJA—DOL S ITALIJANI! VIVA AUSTRIA—A BASSO GLI ITALIANI!— "Слава Австрии! Долой итальянцев!"

Скромная церемония подошла к концу, и вместе с ней, увы, иссяк и энтузиазм всего мероприятия. Взваливая кого-нибудь на плечи, стоит четко понимать, куда идти, а у организаторов торжественной встречи это понимание явно отсутствовало, и что со мной делать дальше, они не имели ни малейшего представления. После краткой, наполненной патриотизмом речи градоначальника и последовавших аплодисментов меня без лишних церемоний поставили обратно на землю, и все разошлись по своим делам. Я же стоял, сжимая в руках букет цветов и лист бумаги, дававший мне право на неограниченное времяпровождение в Дивваке. Сомнительное удовольствие, прямо скажем.

Я направился обратно к вокзалу, где жизнь вновь шла своим чередом военного времени — кто-то возвращался из отпуска, для кого-то этот отпуск лишь начался. Развернув бумагу с приказом, я прочел: "прибыть в расположение штаба эскадрильи 19Ф в 12:00 24.07.16, аэродром Хайденшафт-Капровидза". Так-так, на часах — восемь утра, так что в моем распоряжении еще четыре часа. Только вот как мне туда добраться? Поездом, в соответствии с приказом, я смог добраться лишь до Дивакки, так что вставал вопрос транспортировки моих вещей и, собственно, меня до Хайденшафта, затем до Капровидзы (где бы они ни находились). Я явно нуждался в профессиональном совете. Войдя в служебные помещения вокзала, я нашел дверь с табличкой "перемещения личного состава императорских и королевских сухопутных войск, офицерский и сержантский состав". Здесь наверняка мне помогут. Войдя внутрь, я обнаружил весьма неаккуратного вида штабс-фельдфебеля — взгромоздив ноги в ботинках на заваленный бумагами стол, тот дрых.