Или просто я себя всегда в этом убеждала?

В моем детстве всегда было очевидно, когда мой отец изменял. В отличие от некоторых жалких изменщиков он не пытался задушить свою вину, компенсируя ее сожалением; он не покупал маме цветы из чувства вины. Он не признавал своей неправоты или ответственности. Совершенно. Вместо этого он винил мою мать в том, что ему ее недостаточно. Он наказывал ее за то, что он оступился. Моему отцу не нравилось воспринимать себя как плохого человека, изменщика. Он утверждал, что она заставляла его хуже себя вести – быть хуже, чем он хотел – потому что ее недостатки каким-то образом вынудили его изменять. Безумие, знаю. Но его собственный вид безумия, а у каждого он свой.

Вина и подавленное презрение к себе вызывали в нем желание использовать любую возможность обвинить ее, найти в ней минусы, чтобы не винить себя. Плохо выглаженная рубашка, оставленный в раковине пакетик чая, отличающееся от его мнение о сериале, могли привести к первоклассному, убийственному, жуткому скандалу. Стычке. Он никогда не бил ее, этого и не нужно было, его слова ранили достаточно. Смертельно. Он называл мою мать назойливой и недостойной его. Позже это вводило меня в замешательство, когда он сказал, что есть женщины, на которых женятся и которых трахают. Я перефразировала. Он сказал, некоторые женщины это что-то, а другие – ничтожества. Но в таком случае, кем стала моя мать после развода? Бывшей чем-то в прошлом? Была ли Элли чем-то таким?

Не имело значения, что он говорил маме, сколько он оскорблял, обвинял, игнорировал ее, он не мог заставить себя чувствовать лучше, он мог лишь сделать ей хуже, от чего он изначально и бежал; от раненых чувств.

Моя мать была твердо намерена не давать отпор. Она часто говорила: «Тише, Хью, ты не имеешь этого в виду. Перестань говорить вещи, о которых пожалеешь». Но он пер дальше – кричал, шел красными пятнами, лаял, орал часами. В конце концов она научилась не разжигать его огонь успокаивающими фразами, которые казались ему трусливыми, и со временем ограничивалась только молчанием и слезами. Это было жестоко. Сложно видеть.

Я не собиралась стать такой же, как он. Я отказывалась. В этом я всегда была уверена. Я знаю, каково общепринятое мнение об изменщиках. Их единогласно считают плохими, недисциплинированными эгоистами. Я люблю обоих мужчин и всегда хорошо к ним относилась. Я вышла за них, чтобы быть лучше обычной изменщицы. Люди, крутящие интрижки на стороне, считают себя такими особенными, такими необычными, но это не так. Они обычные, предсказуемые, скучные.

По крайней мере, я не такая.

У меня не было качелей привязанности. Я не отдавала предпочтение одному потому, что он был первым, а второму потому, что был новым. Не было иерархии. Никакого «другого мужчины». Не то чтобы эта концепция существует по отношению к их гендеру. Мы слышим о других женщинах, не о других мужчинах. Никто не думает, что мужчина может быть чем-то кроме центра внимания. Он никогда не стоит в стороне. Его никогда не обвиняют в том, что он разбил семью. Но есть названия, унизительные ярлыки, которых я не допускаю. Я не могла иметь рогоносца и любовника, так как оба ярлыка запятнаны предубеждениями. Один жалкий, другой нестабильный. И я не собиралась винить Марка, что его мне было недостаточно, а Даана, что его слишком много.

Такая себе защита, знаю, но по крайней мере я взяла на себя это бремя. Я превозмогла вину и горе, поглотила их. Я редко ссорюсь с одним из них. Если точнее, причины наших с Марком ссор, которые раньше регулярно вызывали несогласие – например, чья очередь идти в супермаркет или куда мы поедем отдыхать – я оставила позади, выйдя за Даана. Я улыбаюсь. Отметаю это. Позволяю ему сделать по-своему. Я всегда хожу в супермаркет. Он всегда выбирает наши места отдыха.

Вонь моих испражнений витает в воздухе. Я не могу к ней привыкнуть. Я не могу ее игнорировать. Я снова такая голодная.

– Пожалуйста, хватит, – завываю я.

Я лучше жена для Марка потому, что замужем за Дааном.

И лучше мать. Более терпеливая, более веселая, более живая. Я лучше потому, что набрала избыток энергии из своей другой жизни. Я никогда не пренебрегаю материнскими обязанностями. Когда мы гуляем семьей, я никогда не позволяю им тяжело плестись за нами с Марком, склонив голову над телефонами, в наушниках, поглощенными в мир, куда мне нет доступа. Я хожу рядом с ними, иногда подпрыгиваю, дурачусь. Это им нравится. Это уменьшает разницу между нами, делает меня ближе к ним. Я бросаю вызовы. «Давай наперегонки к тому дереву». «Давай наперегонки заберемся на это дерево». Я разбиваю с ними лагеря в лесу. Дома мы с Себом играем на Xbox в FIFA и в Warzone с Оли, я разговариваю с ними не только о школьных заданиях. Наши разговоры живо переключаются с рэперов на ютуберов, прически, друзей, девочек, путешествия, спорт. Моим периодам отсутствия нет оправдания. Я знаю. Возможо, это необъяснимо. Но когда я с ними, по крайней мере я с ними на сто процентов. Я не трачу время, залипая в телефон или уходя на долгие уединенные пробежки. Всем родителям нужна отдушина. Всем нужно отвлечься.

Я никогда никому не рассказывала об особенностях моей ситуации. Как я могла? Но если бы рассказала, они бы спросили: «Почему просто не уйти от Марка? Не развестись?» На эти вопросы есть несметное количество ответов. Я все еще люблю Марка. Я думала, это изменится, но нет. Я доверяю Марку. У нас с Марком общие жизнь и дом. Мальчики. Я не всегда доверяю Даану. Я не могу иметь с ним детей. Или с кем-либо. Я в долгу перед Марком за то, что он подарил мне моих сыновей, детей, которых у меня бы в другом случае не было. Я не могла вынести мысли сделать больно Марку. Даан не нуждается во мне так же, как Марк. Марк не хочет меня так же, как Даан. Причины сталкиваются, смешиваются, переплетаются. Они никогда не прекращают затапливать мои мысли. Есть одна причина.

Мальчики.

Я любила их всеми фибрами своей души с момента как увидела их. Они наполняют меня такими любовью и смыслом, что мне иногда кажется, будто я могу взорваться от счастья материнства. И я их тоже наполняю. Им нужна моя любовь, им нужна я. Я знаю, отчасти Марка я так сильно привлекла потому, что всецело их полюбила. Он хотел любовницу, может, даже жену, но нуждался в матери для мальчиков. Кто раскрыл бы их. Я положила холодную ладонь на их разгоряченную скорбь и отогнала ее, успокоила. Когда желаемое и необходимое идеально совпадают, это редкая и чудесная вещь. Марк схватился за это обеими руками. Мальчики расцвели под моим присмотром. Выйдя за Марка, я официально усыновила их.

Я тянусь за бутылкой воды; этикетка заляпана моим жидким калом. Это отвратительно. Я отвратительна. Я осторожно срываю наклейку и все равно делаю несколько глотков.

Худшие дни наступают, когда Марк думает, что я на работе, а я на самом деле просто сижу у Даана в квартире. Иногда, если я уверена, что Марк не будет работать из дома, я прокрадываюсь обратно в дом поставить стирку, чтобы дела не накапливались на выходные. По средам после обеда мальчики часто играют. Я бы хотела ходить на эти матчи, но я не могу, потому что как мне оправдать ночь среды и как объяснить Даану, что мне нужно жить не с ним больше четырех дней в неделю? Он и так достаточно терпелив, жертвуя каждыми своими выходными, так как думает, что я ухаживаю за больной матерью. Мне нужно быть твердой. Дисциплинированной. Мне есть что терять. В два раза больше, чем у любой другой женщины. Я прихожу на матчи мальчиков по выходным. Этого достаточно. Должно быть достаточно.

Мальчикам было семь и одинадцать, когда я встретила Даана. Они только начали вырываться из моей крепкой и постоянной материнской хватки. Теперь я понимаю, что когда мальчики превращаются в подростков, юношей, а потом и мужчин, им нужно отталкивать своих матерей. Это естественно. Хотя все еще больно. Я не могла не грустить, когда они отворачивали от меня головы и мой поцелуй приземлялся на ухо или просто умирал в воздухе между нами. Мальчики начали входить в ту стадию, когда я нужна была им только для того, чтобы найти запропастившийся кроссовок или зарядку, приготовить еду. Я все еще нуждалась в них.

Мои руки словно опустели.