Д.Б. — Выкрутился… Нам со всех сторон говорят, что мерзость и желтизна как раз востребованы читателем…
Ю.Б. — Клевета! Не верьте!.. Наглые элитные мальчики полагают, что читателя в эпоху рынка надо закармливать светской хроникой, эротикой хамским тоном, идиотскими интимностями, кровью, грязью… Не поддавайтесь, Дима! Читатель у нас самый умный, самый честный, на наш век хватит! Мы не имеем права его бросать…
Но хватит цитировать. Интервью получилось большое. И в этот же день, 15 января, когда оно вышло, напечатаны — в «Вечерней Москве» моя полоса «Жизнь и смерть кумира» о Джанни Версаче, и в «Москвичке» — «Лабиринты чувств». Ще сказала: «Бенефис!..».
Издательские войны. Забрал рукописи из «Континент-пресс». Мироненко: «Я надеюсь, что мы когда-нибудь встретимся еще». «Никогда!» — ответил я. Nevermore, как ворон. Так же попрощался с «Присцельсом». Только вот с Песковой никак: «Потерпите еще немного…». Но расстраиваться некогда: я погрузился в новые персоны и, соответственно, в поиски материалов — Шаляпин, Бертольт Брехт. В «Рипол-классике» редактор Гера попросила вставить в «Лабиринт чувств» несколько строчек ее подруги Вероники Долиной:
Звонок из журнала «Рейс», просят Фаину Раневскую. Тут же начал начитывать досье.
«Я родилась недоношенной и ухожу из жизни недопоказанной и недоявленной. Я недоеб…, милый мой! И в этом творческом смысле тоже», — сказала Фаина Георгиевна Андрею Зоркому, не стесняясь ненормативной лексики.
Когда-то тщательно следил, как пребывает время, сколько минут прибавилось к светлому дню, а сейчас некогда за этим следить. Уже февраль грянул — январь пролетел. Время спрессовано. «Дни летят, как экспресс», как написал Сомов.
На Татьянин день к Татьяне Лариной за Сокольнический вал. Обратно возвращались с Асей. Лебель сострила: «Бальзак и леди Винтер, она же Миледи…». В обществе «Мемориал» оформлял членский билет. Наслушался рассказов о том, как «жертвы репрессий» просят бесплатные макароны, билеты в театр и т. д. Между жертвами идут споры, кто больше пострадал. Непонимание, распри. Никто никак не успокоится.
Отдыхал душой на «Севильском цирюльнике» — генеральная репетиция для журналистов в Геликон-опере. Дирижировал итальянец Энрике Маццола. Пели по-итальянски, и все было замечательно. Только вот духота… В «Вечорке» выходят дневники, в «Сударушке» — Энгр, напечатал материал об Ольге Чеховой.
Читаю риполовский макет «Капризы любви» (девичье название — «Лабиринт чувств») — и ошибки, ошибки… Утешило вычитанное в «Минувшем» письмо Алданова Амфитеатрову (6 дек. 1927): «Нет ничего неприятнее и досаднее для автора, чем ошибки в языке. Сам Флобер, говорят, рвал на себе волосы, когда ему указали на 11 ошибок в «Madame Bovary» — увы, это, кажется, общая участь писателей: всего не заметишь, а при чтении корректур тупеешь и ничего вообще больше не видишь…».
Вышла февральская «Работница», там моя Луна, текст на черной подложке, в диске Луны — женщина кисти Альфонса Мухи. Разворот выглядит красиво. Когда-то лазил по поэтическим книгам и собирал лунные метафоры, и вот первое явление в свет: «Медовая Луна», «Луна как женщина», «Царица Савская — Луна»… «Луна восходит на ночное небо, и, светлая, покоится влюбленно…». (Николай Гумилев). Но и строки из «Евгения Онегина»: «Кругла, красна лицом она, как эта глупая луна на этом глупом небосклоне». Ну, и, конечно, Маяковский:
Короче, маленький филологический этюд.
Закончил печатать Сомова — 45 стр. На очереди — Максим Горький.
9-го записывался в Останкино в «Утре» у Ларисы Вербицкой, два выхода, говорил о Пушкине, Пастернаке и Брехте… В гардеробе неожиданная встреча с Игорем Г. Я пытался с ним пообщаться с милой улыбкой, а он, буквально опрометью, бросился от меня, лепеча: «Я спешу… я спешу…». Вот тебе и бывший друг! Оба писали стихи, клеили девочек и мечтали стать писателями. У меня получилось, у Игоря нет, поэтому и побежал от меня: на руках нет ни одного козыря! И это было для него невыносимо. Он подавал надежды, у него была карьера, а я так — ходил в младшеньких. На Радио он был мэтром, а я — начинающий автор… Ну, да ладно: все уже в прошлом! Хотел поговорить о минувших временах, а натолкнулся не только на нежелание, но и позорное бегство…
10-го, по приглашению Хазанова, ходили на антрепризу Михаила Козакова «Паола и львы» Альдо Де Бенедетти. Депутат парламента — Олег Басилашвили, молодая «птичка» — Амалия Мордвинова, молодой драматург, пьесы которого не ставят — Игорь Золотовицкий. Яркий, бурлескный спектакль. Амалия — в блеске. Хуже всех был Басилашвили, как пыльный мешок.
В фойе встретились с Быстрицкой, я ей представил Ше: «Она вас обожает с детства!». Сказал и тут же понял, что прозвучало это бестактно.
Записывался на Радио. В библиотеке мне сказали, что по книге «Любовь и судьба» разные редакции делают свои композиции.
12-го белая «Волга» отвезла меня в Останкино. Сначала записывали министра здравоохранения, Татьяну Дмитриеву, потом меня.
Неприлично молодой ведущий Андрей Малахов спрашивал меня про пятницу 13-го февраля, насколько она страшная. Я отвечал как профессор: ничего страшного, не надо бояться… Малахов после эфира признался, что очень рад, что ему подарили такую полезную книгу, как Рюрик.
Предложил Элине Быстрицкой вместе вести ТВ-программу. Она: «О, я давно хотела вести театральную гостиную, но я в конфликтах с начальством, договоритесь сами со Швыдким!..». А я-то думал, что пробьет программу она, а я, увы, не пушкарь. Идея сорвалась…