— Полагаю, двадцать лет назад Ханну забрали у родителей, возможно, сохранились документы, объясняющие причину. И может статься, кто-нибудь еще занимается убийством братика.
— Эта история — вранье! — вспылила судья. — Очнись, Пьетро: не было никакого убийства, эта женщина морочит тебе голову.
Но Джербер не отступался, упорно продолжал гнуть свое.
— Родные отец и мать позволяли ей самой выбирать себе имена, поэтому, пока она жила в Италии, ее звали по-разному. Ханна Холл — идентичность, которую она обрела, только прибыв в Австралию. Вот я и предполагаю, что в возрасте десяти лет ее удочерила семья из Аделаиды.
— Что ты здесь делаешь в такой час? — перебила его Бальди. — Почему не идешь домой, к жене и сыну?
Но Пьетро не слушал.
— Разумеется, это всего лишь предположение. Чтобы выяснить все досконально, мне нужен допуск к документам для служебного пользования, которые хранятся в архиве суда по делам несовершеннолетних.
Так называемый «Модуль 23», самые деликатные дела по усыновлению. Судья это прекрасно знала.
Бальди глубоко вздохнула, потом подошла к старинному письменному столу. Взяла ручку, что-то набросала на листке бумаги, протянула его Джерберу:
— Покажи это в канцелярии, тебе предоставят любые документы, какие ты захочешь.
Психолог взял листок, сложил его и сунул в карман. Распрощался со старой знакомой, просто кивнув ей, не осмеливаясь что-либо добавить или посмотреть в глаза.
Когда он вышел из дома Бальди, дождь прекратился. Ледяной туман поднимался над Арно, расползался по опустевшим улицам, так что за три-четыре метра уже ничего нельзя было разглядеть.
Где-то наверху старинный колокол башни Арнольфо пробил полночь. Удары следовали один за другим, отдаваясь от древних стен, пока не растворились в безмолвии.
Джербер ступил на Понте Веккьо. Его шаги звенели металлом в глухой тишине. Ювелирные лавки были закрыты, вывески погашены. Фонари появлялись и исчезали, словно тускло светящиеся миражи, — только они, будто старые-старые, услужливые души, показывали дорогу в белой пустоте. Улеститель детей следовал за ними, чтобы не заблудиться, и даже испытывал искушение их поблагодарить.
Перейдя по мосту, он очутился в лабиринте проулков исторического центра. Сырость проникала под одежду, расползалась по коже. Чтобы уберечься от холода, Джербер плотнее запахнулся в «Burberry», но это не помогло. Тогда, чтобы согреться, он ускорил шаг.
Сначала издалека донеслись разрозненные ноты. Но по мере приближения Пьетро начал их между собой сопрягать, и в уме стала складываться приятная мелодия, вроде бы знакомая. Он пошел еще быстрее, чтобы лучше расслышать. Кто-то поставил старую пластинку. Игла скользила по виниловым дорожкам. Пьетро Джербер остановился. Теперь звуки появлялись и исчезали порывами. Вместе с ними два голоса, немного искаженные, но знакомые.
Медведь Балу и Маугли пели «Простые радости».
Шутка дурного тона. Или просто дурная шутка. Пока стужа проникала до самого сердца, Пьетро прикинул, кто бы мог такую шутку сыграть. Огляделся: тот, кто насмехался над ним, прятался в молочно-белом забвении. Он тут же вспомнил отца. И из глубин ада всплыли последние слова, к нему обращенные, — горькая отрыжка умирающего.
Но не успел он осмыслить происходящее, как музыка внезапно смолкла. Однако тишина не принесла избавления, ибо теперь Пьетро Джербер боялся, что песня звучала только у него в голове.
20