— И все равно, она и без всего — хороша! — Симон рукавом смахнул выступившие на глазах слезы и запихал в рот огрызок бутерброда с промороженной копченой колбасой и квелыми маринованными помидорами. — Как это все-таки здорово, что у русских есть благородная традиция оставлять на могилах своих близких выпивку и закуску…

— Это точно! — согласно поддержала его валькирия, допивая бутылку и пряча утратившую актуальность тару в сугроб. — Иначе мы, дожидаясь Селестину, давно бы тут до смерти замерзли.

Раскрасневшаяся от спиртного Ариэлла молча кивнула обмотанной шалью головой. Не смотря на свои ханжеские сентенции, она тоже отведала вредного напитка, решив из двух зол — водка и обморожение, предпочесть первое.

— Я вспомнил, у русских еще одна привычка имеется! — пьяно прищурился Симон. — Кто допил последний глоток, тому и идти за новой порцией. И называется этот человек — засланец.

— Кто засранец? Это я-то засранец? — обиделась плохо расслышавшая финальное слово Оливия. — Ты, старый хрыч, ври да не завирайся. А то я из тебя такого засранца сделаю, век не отмоешься. Вон, пусть теперь Нат идет — бутылку ищет. А то он так совсем извращенцем заделается — уже минут десять с этой железной псиной взасос целуется. Он у нас теперь кто — зоо-бронзо-некрофил, что ли?

— М-м-м, — возмущенно промычал Нат, не оборачиваясь к пылающей гневом валькирии.

— Ты мне еще помычи, телок! — подбоченилась Оливия. — Совсем без Селестины оборзел и распоясался. Вот вернется худобина, она тебе… — валькирия осеклась и шаткой рысцой бросилась к ангелу, попеременно то охая, то давясь язвительным смехом.

Ангел смотрел на нее ошалело вытаращенными, полными отчаяния глазами. Его мокрые губы намертво прилипли к холодной морде бронзовой собаки.

— Доцеловался! — возмущенно констатировала ангелица, недовольно морща лоб. — И что мне теперь с тобой делать прикажешь, любвеобильный ты наш?

— Смотрится он просто шикарно! Давай оставим его здесь, — предложил Симон, складывая пальцы окошечком и через полученный объектив, с видом ценителя любуясь необычной художественной экспозицией. — Да он же настоящий секс-символ! Геракл, Адонис, Купидон. Самсон, разрывающий пасть догу!

— Молчи лучше, юродивый, а то я тебе самому пасть порву! — схватилась за голову растерянная Оливия. — Не отряд, а стадо идиотов!

Ариэлла рыдала в голос, уткнувшись в плечо плененного возлюбленного.

— И все равно, нужно его как-то отодрать! — пришла к однозначному выводу валькирия, критически разглядывая невезучего ангела и облекая свое решение в столь двусмысленную форму.

Натаниэль изобразил руками беспомощный, возмущенно-протестующий жест. Но Оливия продолжала командовать.

— А ну, все дружно, — требовательно приказала находчивая валькирия, — дышим на место слипания, тьфу — соития, нет — соединения Ната и дога. Авось он оттает!

— Кто, дог? — изумился пошатывающийся Симон, но ангелица настойчиво тянула его за рукав.

Через некоторое время жаркое, перенасыщенное водочными парами дыхание троих друзей все-таки привело к ожидаемому результату. Натаниэль со страдальческим стоном повалился в снег, оставляя на морде дога ошметки кожи со своих истерзанных губ. Оливия возвышалась над ним в роли наставницы и спасительницы, насупив брови и скорчив зверское лицо.

— Может, пойдем отсюда? — жалобно попросил разом протрезвевший ангел. — А то холодно тут, темно и страшно. А вдруг Селестина и не придет вовсе?

— Придет! — уверенно пообещала валькирия, вытаскивая из кармана куртки сотовый телефон. — Ты же сам видел, она мне сообщение прислала, — девушка простучала по кнопкам, выводя на дисплей текст эсмээски. — Вот! — она ткнула трубку под нос Натаниэлю.

— «Ждите меня на кладбище. Принесите Грааль. Селестина», — наверное, в сотый раз прочитал ангел. — Да помню я, помню. Но ты уверена, что это пришло именно от нее?