«Бог здесь!» — гласила чудесная надпись.
— Спасибо, Господи! — возликовала я, мысленно посмеиваясь: «Ну почему, по версии обывателей, если мы говорим с Богом — то это молитва, а если Бог с нами — шизофрения!»
Внезапно раздавшийся телефонный зуммер вывел меня из состояния религиозного экстаза. Это дребезжал мой сотовый, который я неведомо зачем притащила с собой в ванную комнату. На экранчике появился текст сообщения:
«Иди на кладбище. Поторопись. Доброжелатель».
Адрес отправителя не определялся.
«Кто бы это мог быть? — размышляла я, закрывая раскладушку. — Помнится, подобное сообщение мне присылал Гонтор де Пюи. Но ведь сейчас он мертв. Впрочем, чего я раздумываю? Прошлая эсмээска не причинила мне вреда! А мне сейчас практически неважно, с чего начинать. Своих-то идей у меня нет…»
Даже не задумываясь о том, что стану делать в столь мрачном месте, да еще с учетом надвигающейся ночи, я пулей вылетела из ванной. Собрала разбросанное по квартире оружие, нашла теплую водолазку Конрада, оказавшуюся мне чересчур длинной и широкой. Но, за неимением лучшего, я напялила на себя эту балахонистую одежку, натянула свои заботливо высушенные оборотнем брюки, обулась и застегнула порванную на рукаве куртку. В прихожей мне бросилась в глаза фотография задорно хохочущего вервольфа, снятого на фоне какой-то роскошной машины с хищно-обтекаемыми очертаниями корпуса.
«А ведь он велел сидеть здесь и не высовываться», — запоздало мелькнуло в голове.
— Ага, как же, жди! — язвительно фыркнула я, щелчком пальцев сбивая фотографию на пол. — Еще не хватало слушаться какого-то бобика блохастого! — я злорадно запнула фотографию под шкаф и вышла из квартиры, мстительно захлопнув дверь у себя за спиной.
Даже самые умные и проницательные женщины нередко под влиянием эмоций и обиды склонны совершать неоправданно глупые поступки. Сейчас мной руководило наиважнейшее чувство, затмевающее все и вся — желание отомстить своему легкомысленному обидчику. «Вот пойду да суну голову в пасть к стригоям, и пусть всем будет плохо!» — эгоистично ликовала я, прыгая через ступеньку вниз по лестнице. При этом под многозначительным словом «всем», подразумевался в первую очередь, конечно же, он — Конрад. О возможных плачевных последствиях своей лихой выходки я в тот момент как-то не задумывалась, изрядно подстегнутая так удачно подвернувшейся возможностью досадить любимому, а также открыто высказанной Божьей поддержкой, идеально совпавшей с моим порывом. Увлекшись, я начисто забыла первое правило экзорциста: на Бога надейся, а сам не плошай! Впрочем, большинство мужчин вообще отказывают женскому полу в наличии хотя бы малейших задатков умственных способностей. Но ведь если бы все женщины рождались на свет одинаково уравновешенными, педантичными и предсказуемыми то, наверное, это было бы так скучно!
В мире существует невообразимое множество омерзительнейших хищных тварей, весьма охочих до горячей человеческой крови. Список подобных существ можно продолжать бесконечно — начав с обычных волков и закончив пресловутыми стригоями. Но, пожалуй, самым главным и жестоким охотником за бренной плотью и бессмертной душой человека является сама жизнь. Именно она ненасытно и неразборчиво, ежедневно и еженощно без устали перемалывает груды испуганно трепещущего человеческого материала, поддерживая ровное пламя в бездонной топке бытия. И эта страшная безликая махина не знает передышки, не признает праздников, не соблюдает выходных. В дело идет все: вещественное — кости и мышцы, ногти и волосы, а вместе с ними и невещественное — поступки и помыслы, подвиги и преступления, песни и стихи. Жизнь не брезгует ни молодыми, ни старыми; не делает исключения для красивых или безобразных. Иногда размеренный аппетит Молоха разыгрывается, и в мир приходят эпидемии, войны и катаклизмы, до предела переполняя жерло чудовищной печи. Но, как и при работе любого механизма или организма, в процессе функционирования жизнь исторгает массу плохопереработанных отходов, нуждающихся в быстрой утилизации. И людям пришлось взять на себя скорбную обязанность добровольных уборщиков, предавая земле, воде или огню то, что не смогла переварить прожорливая машина жизни. Так возникли кладбища, существсующие повсюду, где живут и умирают люди.
Венеция, понятно, не стала исключением из этого печального правила. В ней насчитывалось целых пять кладбищ, три из которых, спешно созданные во времена ужасающего разгула бубонной чумы, в настоящее время не использовались, а стояли забытыми и заброшенными. Это считалось обоснованно благоразумным деянием, ведь одному Богу известно, какую страшную заразу можно по неосторожности выкопать в тех мрачных, полуразрушенных склепах. Но самым пышным и обширным в Венеции считалось огромное кладбище Святого Христофора, занимающее один из множества маленьких островков, образующих этт удивительный город, — остров Сан-Микеле.
Водный транспорт не работал, видимо, не доверяя отвратительной погоде, выражающейся в чередовании дождя и снега. На все корки костеря черную стригойскую магию, я дошлепала до ближайшего причала и хмуро уставилась на плавающие в воде льдины. Вечер давно уже вступил в свои законные права, старательно сливая чернильную тьму грозового неба со столь же беспросветной гущей Большого канала. Я приуныла. В условиях ощутимо надвигающегося шторма путешествие по воде превращалось в весьма рискованное предприятие.
Мои ноги, обутые в зимние ботинки на меху, успели замерзнуть, а прищуренные глаза, которыми я напряженно всматривалась вдаль, покраснели и слезились. Я неоднократно пожалела, что не прихватила с собой одну из бутылок со спиртным, во множестве заполняющих бар в квартире вервольфа. Плюс ко всему, я где-то посеяла свои отличные перчатки. Одеревеневшие на ледяном ветру пальцы посинели и утратили чувствительность. И я совсем уже намеревалась засунуть их в рукава куртки, как вдруг заметила бледное пятнышко света, медленно плывущее по беспокойно волнующейся воде. Клянусь слезами Богоматери, это была гондола.
— Эй, там, на борту! — отчаянно закричала я, размахивая руками и подпрыгивая на угрожающе затрещавших досках хлипкого пирса. — Гребите сюда!
Скрип, издаваемый веслом, плавно ходящим в железной уключине, становился все громче, приближаясь к берегу. И вскоре я уже смогла рассмотреть старое, латанное-перелатанное суденышко, кое-где еще сохранившее следы синей, лохмотьями слезающей с бортов краски. На кормовом настиле этого дряхлого раритета стоял не менее изношенный лодочник, сгорбленный и седобородый. Гондола плавно причалила к моим ногам, стукнувшись о пирс.
— И чего же ты тут делаешь, дочка? — на меня глянули выцветшие голубые глаза, лучившиеся приветливостью и оптимизмом. — Что понадобилось такой красивой девушке на этом захудалом причале, да еще в ночь, когда все веселятся на карнавале?
— И тебе доброго здравия отец! — с облегчением рассмеялась я. — Не иначе, мне тебя Иисус послал!
— Да нет, вряд ли! — непонятно хмыкнул старик, опираясь на весло и задумчиво забирая в кулак свою длинную окладистую бороду. — Помнится, его самого ходить по воде учить пришлось…
Я почувствовала, как мои волосы суеверно зашевелились на голове, вздыбленные ужасной догадкой.