Михаил последовал совету доктора и закрыл глаза. Перед ним тут же появилось лицо Юленьки. Её мягкая улыбка заставляла молодого человека замирать от восторга. Огромные карие глаза смотрели на него так, что от этого взгляда он краснел и напрочь терял дар речи. Юля смеялась, видя это, а он глупо улыбался ей, отчего смешил её ещё сильнее. Столько лет прошло после их первой встречи там на поляне, а Михаил так и не набрался смелости признаться Юле в любви. Какое-то время он жутко ревновал её к своему брату, а как-то раз даже набросился на него без видимой причины. В тот день они хорошенько подрались, и Панфилов почти два часа отчитывал их в присутствии матери. Это было ужасно стыдно! Но после драки, как ни странно, ревность утихла и какое-то время Михаил смотрел на Юлю совершенно равнодушно. Но лишь до момента, пока они не были вынуждены уехать из своего родного города в специальный лагерь.
В поезде Михаил плакал. Больше, конечно, из-за матери. Он сильно любил её и ни разу в своей жизни не разлучался с нею больше, чем на пару дней. Серафим пытался держаться. Но в момент, когда поезд тронулся сам пустил слезу и, молча утираясь, залез на верхнюю полку, где и проспал почти всю дорогу.
В следующий раз они увиделись, спустя почти два года. Юля приехала с матерью и отчимом забрать братьев Сомовых из лагеря. Серафима уже призывали на срочную, Михаил оставался с родителями, чтобы закончить обучение. В тот самый счастливый для Михаила день он наслаждался обществом близких его сердцу людей. Они гуляли по красивому летнему городу, в то время ещё не затронутому войной. Мама смеялась и радовалась, видя, что её сыновья живы и здоровы. А ещё она иногда плакала, но всё больше от счастья и старалась быть к своим мальчикам как можно ближе.
Серафим шутил и все смеялись, а он радовался, поражаясь в душе, как мог он раньше так глупо и долго молчать и в какой-то момент сам принялся шутить.
— Ты такой забавный, Мишка, — заливаясь смехом, говорила Юленька. — Я так ещё никогда не смеялась.
Мишкой его могла называть только она и только она могла смеяться над его нелепостями и глупостями. Поскольку только ей принадлежало его сердце, а это, как известно, самая дорогая награда в жизни. Ибо тот, кто отдал своё сердце сам уже без пяти минут ангел.
— Михаил, вставайте, мы закончили, — голос профессора вернул молодого человека в реальность.
— Всё получилось? — задал невпопад вопрос Михаил.
— Да, — улыбаясь, ответил Паризин. — Всё получилось. Я проведу соответствующие тесты и проверю результаты ваших анализов. А ещё я буду молиться, чтобы вы подошли под мою программу.
— Что за программа? — с трудом вылезая из ложа, поинтересовался Михаил.
— Пройдёмте в мой кабинет, молодой человек. Вы имеете полное право знать во что ввязались, — с лёгкой улыбкой ответил профессор.
Вместе они прошли весь ангар. К слову сказать, он оказался гораздо больше, чем первоначально показалось Михаилу. Идти с искусственной ногой было нелегко. Профессору даже не пришлось подстраиваться под темп шагов Михаила. Идти одному мешала травма, второму — старость. Весь путь занял примерно пять минут. Оба мужчины медленно поднялись по высокой металлической лестнице и оказались в находящемся на высоте десяти метров открытом кабинете, из которого можно было созерцать весь ангар словно на ладони. Кабинет был огорожен прозрачными полимерными пластинами и складывалось впечатление, что у него попросту нет стен.
Профессор вновь предложил Михаилу присесть и, открывая холодильник, достал оттуда бутылку водки. Разливая содержимое бутылки по рюмкам, профессор начал свой рассказ.
— Я прошу прощения, что не прибыл к вам раньше. Ведь я слышал о вашем горе и не хотел показаться излишне назойливым. А также мне хотелось дать вам время, чтобы вы успокоились и смирились с утратой брата. — Профессор протянул Михаилу запотевшую рюмку. — Моё имя вам известно, но вряд ли известна моя сфера деятельности. Я профессор Тульского научно-исследовательского корпуса. Моя специализация, как я уже говорил, молекулярная биология. Но моя вторая профессия — конструктор-кибернетик. Когда началась война и мой дом в Европе подвергся разрушению, я не раздумывал и секунды над тем, куда мне эвакуироваться. Моя семья погибла за год до этих событий в авиакатастрофе, но один мой хороший друг сказал, что на этом жизнь не заканчивается. — Паризин одним глотком осушил свою рюмку с водкой. Тимофей тут же последовал его примеру. Горло обожгло, но спустя минуту, приятное тепло начало разливаться по телу. Профессор прижал рукав своего халата к носу и глубоко вдохнул. Затем громко выдохнул, отправил в рот кусочек солёного крекера из валявшейся на столе надорванной упаковки и продолжил свой рассказ. — Хотя признаться по совести, я был с ним тогда в корне не согласен. — Паризин быстро прожевал крекер. — Зато сейчас пытаюсь отблагодарить, как могу, за вовремя подаренный совет. Но не об этом сейчас речь. — Паризин быстро замахал руками. — Перебравшись в Россию, я был принят в Тульский корпус. Мои идеи были перспективны, их высоко оценило руководство корпуса и высшие военные чины. Но была одна проблема. То, чем я занимался в те годы являлось, как бы попроще выразиться, противоестественным. Системы и компоненты, которые я разработал, нельзя было внедрять людям. Это противоречит какой-то там Женевской конвенции — 2, о которой ныне уже все забыли. — Профессор снова налил себе и Михаилу водки и поставил запотевшую бутылку на стол. — Гадость редкостная, — сказал он и поморщился. — Не понимаю, зачем за это, вообще, нужно платить? Алкоголь весьма вреден и это известно уже несколько столетий. Но, несмотря на этот факт, это один из самых дорогих, и как ни парадоксально, покупаемых продуктов в мире. Спасибо правительству, хоть цены на него не сбавляет, иначе я не представляю, что здесь началось бы.
— Я представляю, — строгим голосом ответил Михаил. Перед глазами мгновенно всплыла картина того злополучного вечера, изменившая в корне всю его жизнь — испуганные глаза Юли, так умоляюще просившие помощи. Повисла неловкая пауза. Михаил в очередной раз пережил ярость, которую испытал в тот день. Профессор подумал о чём-то своём, но более развивать эту тему не решился, по всей видимости, понимая, что зацепил ненароком больную струну души молодого человека.
— Простите! — неуклюже извинился он. — Я не хотел…
— Ничего страшного. Это не ваша вина, так о чём вы там?
— Ах да! — воскликнул профессор Паризин. — Разработанные мной системы немного необычны. Они имеют возможность автономного функционирования, а это как раз и есть та самая загвоздка, о которой гласит пресловутая Женевская конвенция — 2.
— Но, несмотря на это, я здесь. И вы готовы работать со мной? Почему? Вам разрешение дали? — глядя на профессора требовательным взглядом, поинтересовался Михаил.
— Да, — ответил тот и, поднявшись, тяжёлой походкой проковылял по кабинету, остановившись возле прозрачной стены. — Моя работа будет незаконной в том случае, если я сделаю её самовольно, без соответствующего на то разрешения со стороны моего руководства. — Паризин замолчал, задумчиво приложил палец к губам и загадочно улыбнулся. — Однако война удивительным образом может влиять на такие понятия, как мораль и основные общечеловеческие ценности. — В глазах профессора вдруг появился неприкрытый страх. Словно он осознал нечто, что Михаилу слышать было вовсе не нужно. — Нет, нет, я не говорю, что это правильно. Просто в трудные времена для достижения победы нужно отступить от нормальности жизни, перешагнуть через постулаты многовековых консервативных идеалов, отринуть непреложную истину, поступиться моралью, так сказать. Иначе мы все погибнем, а мёртвым, как известно, плевать на то, что будет дальше. — Паризин вернулся на своё место и также одним махом осушил вторую рюмку. — Но моя работа, какой бы необычной она ни была, не может быть осуществлена без особого на то одобрения. А ко всему прочему мне потребуется ваше полное согласие на операцию. Если вы откажетесь, то вернётесь в госпиталь, из которого мы вас забрали, и я очень надеюсь, что ваша жизнь сложится удачно. Я же останусь здесь и буду терпеливо ждать другого шанса.