Военные музеи существуют во всем мире и рассчитаны в основном на две категории посетителей: ветеранов и мальчишек. Ветеранов Великой войны не осталось. За два года до столетия умерла последняя ее участница, англичанка Флоренс Грин, которая в 1918 служила в столовой Королевских ВВС. За пять лет до столетия умер последний солдат, побывавший в окопах Западного фронта, британец Гарри Петч. Его едва не убили во Франции в 1917 году, но он все же вернулся домой. Прозванный «last Fighting Tommy», он долго держался в этом своем качестве «последнего бойца», прожил рекордные 111 лет, 1 месяц, 1 неделю и 1 день, но в конце концов присоединился к своим товарищам по оружию, оставшимся во французской земле. Умерли даже и те, кто не воевал, прятался в тылу или наблюдал за боями по газетам нейтральных Швейцарии, Испании, Голландии. Никого больше не осталось – ни тех, кто нападал, ни тех, кто защищался, ни тех, кто был в стороне.

В музей Великой войны, который находится в Мо, детишек привозят целыми классами. Их пасут учителя и родители, им вещают молодые экскурсоводы, тоже как будто бы только что вышедшие из школы. И говорят они с ними про какие-то странные вещи.

У нас считается, что военные музеи должны рассказывать о героях и подвигах и, так сказать, всячески способствовать патриотическому воспитанию молодежи. О патриотическом воспитании молодежи здесь тоже рассказывают: раньше всяких бедствий войны показана обычная школьная парта (которая мало в чем изменилась с XIX века) и мальчик, сидящий за ней с мечтательным видом. Надпись гласит: «Из класса – в казарму».

Таков обычный путь европейского школьника рубежа позапрошлого и прошлого веков. И путь этот пролегает мимо стоящего рядом гимназического шкафа, в котором находится фехтовальный костюм, гири и специальное «школьное ружье», с ним юноши проходили первые уроки – ну, как мы в советские годы дружили на уроках начальной военной подготовки с охолощенным автоматом. После «школьного ружья» молодой человек в обнимку с ружьем настоящим оказывался в казарме, которая и становилась для него отныне классом и университетом.

Но почему французских детей приучали носить «школьное ружье»? Потому что Франция потерпела позорное поражение от Пруссии и потеряла своего императора, несколько армий, крепостей и значительную часть территории, в том числе Эльзас и Лотарингию. Французы жили надеждой на то, что позор будет рано или поздно смыт кровью германцев. Германцы же жили другой надеждой: что сохранят плоды своей победы и окончательно отобьют у французов желание с ними соперничать.

В общем, первый урок патриотического воспитания заключается в том, что даже самой блестящей победой война не заканчивается. Любая победа несет в себе новую войну и – с большой вероятностью – будущее поражение, чего не понимали ни немцы в начале века, ни французы в его середине. Идея реванша вдохновляет Францию, боязнь реванша подогревает Германию. Австрия сводит счеты с Сербией, Россия начинает мобилизацию. По всей Европе на улицы выходят ликующие толпы людей, мечтающих повоевать. А дальше в витринах шагают манекены, наряженные в полевую форму всех воюющих стран. Теперь можно включиться в их движение, рассматривая своих попутчиков. Идут шотландцы в килтах, турки в фесках, русские в папахах, германцы в остроконечных касках, французы в кепи, солдаты разных полков и разных армий, люди разных национальностей. Самое любопытное в том, что идут они не друг другу навстречу – у них одно направление, один общий путь: в могилу.

Над манекенами поработали скульпторы, у каждого особые черты, приметы, но то, что тела оставлены без раскраски, превращает марш цветных мундиров в нечто пугающее. Это армия мертвецов. И лица их в белом гипсе напоминают посмертные маски, медицинские слепки военных госпиталей. Такие же отливки мы увидим в зале, рассказывающем о фронтовой медицине. Только там они еще и изуродованы, потому что слепки делались с лиц молодых парней, которые после челюстно-лицевых ранений превратились в несчастных чудовищ наподобие Гуинплена из «Человека, который смеется» Виктора Гюго.

Здесь школьные экскурсии задерживаются надолго. Детям рассказывают про судьбу этих людей, которых во Франции грубовато называли «gueules cassées», разбитыми мордами. Так говорил о них полковник Ив Пико, сам потерявший часть лица и левый глаз и создавший «ассоциацию разбитых морд», помогавшую людям с разломанными лицами и душами – потому что gueules cassées стало употребляться и в переносном смысле «потерянного поколения».

Но дольше всего школьников держат перед воспроизведенными в музее траншеями, французской и немецкой, между которыми оставлена нейтральная полоса «ничейной земли». Это образцово-показательные траншеи, в них нет ни болотной жижи, ни крыс, ни трупов, ни дерьма, но и в таком ухоженном виде они напоминают скорее погребальную архитектуру, чем место, в котором могут существовать люди.

Есть здесь и витрины, заполненные ручными гранатами, стенды с винтовками и пистолетами, модели броненосцев, подводных лодок и морских мин. Куда же без них. Война продвинула вперед цивилизацию, хотя и сконцентрировалась именно на орудиях массового убийства. Лучший тому пример – изобретатель химического оружия, почтенный немецкий химик Фриц Габер, убивший больше людей, чем иной генерал, и получивший тем не менее в 1918-м в год окончания войны и разгрома Германии Нобелевскую премию по химии.

Рядом с его смертельными баллонами выставлены первые противогазы – маски со слоновьими хоботами и свиными рылами, – которые спасали солдат от немецкой науки. Они пусты, под ними нет лиц, брезент подгнил, резина высохла, и от этого они напоминают высушенные головы инопланетян из фильмов ужасов. Другие маски похожи на примитивные африканские, скрывающие черты лица и превращающие их носителей в персонажей этнографического, а не военного музея, хотя они и сделаны были для летчиков (чтобы не отморозить лицо в открытой кабине), или для танкистов (чтобы защитить глаза от осколков брони), или для разведчиков (чтобы не выдать себя на ничейной полосе). Эти кустарные ухищрения выглядят такими жалкими рядом с торжеством военной техники, но именно так цивилизация разрушения соприкасалась с человеческим телом. Защитная маска – спасительный тонкий слой, с одной стороны которого живое лицо, с другой ядовитый воздух или брызги металла.

Выдающиеся образцы военной формы произвели бы сенсацию на неделях моды. Даже странно, что сюда не заглядывают за вдохновением нынешние дизайнеры, возможно, слишком явно в этих одеяниях ощущение погребальных. Но после начищенных до блеска кирасы и шлема кавалергарда, наряда, в котором так и видны аристократические рыцарские латы, представлены плебейские доспехи разведчиков, их ножи и дубины, ничем не отличающиеся от оружия Средневековья. Эти уродливые нагрудники и наплечники принадлежали специальным подразделениям, занимавшимися расчисткой траншей или походами за линию фронта. Их оружие – не пулеметы, не танки, не самолеты, а именно деревянные дубинки и кастеты самого отвратительного вида, как будто бы взятые не в современной Европе, а у питекантропов.

Франция была среди победителей Великой войны, и никто бы не удивился, если бы музеи под барабанную дробь воспевали подвиги французского оружия. На самом же деле музеи говорят о мучениях солдат, на какой бы стороне они ни воевали. Цивилизованность Европы оборачивается грубыми палками для убийств. Путь от парадного мундира к облачению траншейного потрошителя – метафора того, что происходит с людьми на войне, в том числе и на этой, опрометчиво названной Великой.