Но всякий раз теперь, когда, проходя по Фобур Сент-Оноре, я вижу зеленые ветви над головой, мне кажется, что корни проходят через все этажи дома и сад прорастает в парижскую землю. Много лет здесь цветут деревья, много лет они приносят плоды. Жизнь жестока, Европа не та, старый мир выбит из седла, но в нем есть еще сад семейства Эрмесов, как был когда-то сад семейства Финци-Контини или тот вишневый рай за оградой, где старушка-волшебница пыталась спрятать Герду от холодной осени и тоски по Каю.
Одежда и опора́
Дианы грудь всегда привлекала меня больше, чем ланиты Флоры. Не подумайте, пожалуйста, что меня тянет назад к материнской груди. Просто мужчинам свойственно желание сделать каждую встречную красивую грудь материнской. Так уж мы устроены, ничего не поделаешь.
Грудь – это ведь тест на женственность. Первый лифчик для девочки – знак того, что грудь есть и будет, обещание и начало взрослой жизни. Было ли что-то подобное в жизни мальчиков? Галстук? Смех меня душит! Когда я учился в старших классах, не было ничего эротичнее, чем фотографии девушек в
Реальность оказалась гораздо менее яркой и гораздо более сложной. Бюстгальтеры моих сверстниц никак не напоминали выставочные образцы. Кроме того, что устройства эти не были так красивы, они обладали ужасным свойством не расстегиваться ни при каких обстоятельствах. Битва с застежкой лифчика – вот первое эротическое впечатление мальчика от взрослой жизни. Как назло, застежки прятались на спине. Это напоминало даже не завязки корсета, а замки пояса верности. Пока ты научишься делать это одной рукой, натерпишься позора. Пришлось ждать, пока не появились заграничные модели с застежкой спереди, которые наши подруги часто надевали на первое свидание, потому что советские девчонки были деликатны по своей природе.
В долгу перед нами легкая промышленность, вгонявшая нас в тяжелые комплексы. Не зря же, вернувшись из СССР, Ив Монтан и Симона Синьоре устроили в Париже шутовскую выставку советского женского белья. Но в доверительных разговорах с моими парижскими друзьями выяснилось, что и здесь мужчины тоже не склонны были проявлять инициативу. До сих пор снять лифчик они доверяют женщине.
Перед нами последний бастион, последнее приспособление из списка того женского белья XIX века, которое уподобляло женщину космонавту – с капустными нижними юбками, с китовым панцирем корсета, с накладным хвостом на попе. Все остальное утратило сложность, превратившись в невесомые трусики-стринги, у лифчика же сохранилась его архитектурная конструкция. Это ведь инженерная работа – перенести тяжесть груди, лежавшей раньше на корсете, на подвесную систему. Ну – как заменить Каменный мост на Крымский.
Отношение к лифчику – зеркало отношения к груди. Мода то прятала грудь, то выставляла ее вперед как главное женское оружие. Стоило суфражисткам покончить с корсетом, как грянул диоровский
Смеяться над прошлым легко. Но сейчас белье становится все более откровенным и при этом все менее сексуальным. Оно четко разделилось на белье по делу и на белье для удовольствия. У мужчин уже отобрали чулки, пояс и подвязки, сослав их в специальные отделы секс-шопов. При этом то, что женщины носят ежедневно, для прошлого было бы вопиюще непристойно. Если бы на современную улицу вышел какой-нибудь записной развратник XIX века, собирательный казанова, он бы почувствовал себя некомфортно, как подросток на нудистском пляже. Его пришлось бы отпаивать валерианкой при виде обычного плаката с рекламой
Печально будет, если исчезнет лифчик. О нем идут вечные споры гигиенистов. То говорят, что его нужно носить, то договариваются до того, что грудь от него становится все слабее. Кому-то, может быть, и нравятся женщины с мускулистой грудью, но я все-таки за старинные способы соблазнения. Поэтому я с большой признательностью прохожу мимо расположенного на парижской улице Камбон магазина женского белья
Своим именем он обязан Эрмини Кадоль, яростной революционерке, стороннице Парижской коммуны, которая придумала свой корсет, состоящий из двух частей – поддерживающих грудь и облегающие бедра. Помните «Свободу, ведущую народ» – не в корсете она его ведет. Почетная коммунарка обнародовала свое изобретение на Всемирной выставке 1898 года. Его назвали
Разумеется, у французов первенство оспаривают германцы, которые выдвигают вперед саксонку Кристину Хардт и ее
Страшный Париж
Беда любого города в том, что в нем живут люди. А как люди с друг другом поступают – известно. Человек человеку то и дело волк, и история Парижа – не только история сверкающего благородства.
Париж умел быть ужасен, как ужасны бывали и его жители. Каждая улица – место преступления.
Я знаю, где Равальяк заколол Карла X, несмотря на все кортежи и мигалки. А несчастные швейцарские гвардейцы Людовика XVI, которым было приказано сложить оружие и которых резали поодиночке среди деревьев Тюильри? Я могу показать следы от эшафота на улице Рокетт или место гильотины на площади Согласия. В красивом и богатом первом округе посмотрите на адмирала Колиньи, чья статуя красуется у церкви Сен-Жермен д’Оксеруа. Старика выволокли из постели и зарубили за то, что он неправильно верил в Бога. Это назвали Варфоломеевской ночью. И за неправильного бога в Париже с тех пор убивали не раз.
Ну это, положим, давние времена, но и в моем собственном XX веке в любимом мной городе убивали и мучили людей, причем в массовом порядке.
Я надоел, наверно, своим детям, потому что каждый раз тычу им пальцем на два адреса на соседних улицах. Это до сих пор существующий манеж Военной школы и место бывшего Зимнего велодрома.
Больше 70 лет прошло со времени самой известной из парижских оккупационных облав, так называемой облавы
Облаву проводила французская полиция под контролем гестапо – девять тысяч ажанов. Немцы дали полицейским отпраздновать 14 июля и через день вызвали на работу. Почти никто не отказался. Французская полиция иногда вписывалась, но только за французских евреев. Все же другие, немецкие, русские, польские и прочие, были просто добычей. Об этом не то чтобы напрочь забыли, но не любят говорить.