Французская полиция действовала профессионально – в течение трех суток с момента первых выстрелов с преступниками было покончено, и смертная казнь, на отсутствие которую сетуют многие, явилась за террористами сама собой на крыльях спецназа.
Убийцы убиты, их жертвам поют хвалы. Ради «Шарли Эбдо» вышли на марш главы правительств всех стран, его сделали почетным гражданином Парижа, а в каждой витрине висела надпись
В первую же неделю после покушения гражданин журнал прыгнул от тиража в 30 тысяч экземпляров к 8 миллионам, за ним стояли в очередях и записывались в газетных киосках, внезапно ставших пунктами распределения дефицита. Следующий номер вышел тиражом в два с половиной миллиона. Снова очереди и листы ожидания. Пожертвования, помощь, подарки – на сумму в 30 миллионов евро. Маленькому журналу, погибавшему от безденежья, такое и не снилось.
Если бы редакция была жива, она бы, наверно, удивилась, порадовалась, поиздевалась бы над этим всласть.
Но после седьмого января в журнале почти никого не осталось. Карикатуристу Люзу – он же Ренальд Люзье – повезло, потому что он был человеком непунктуальным. Он в очередной раз опоздал на летучку, на улице братья Куаши его не узнали. Люз уцелел, но обнаружил своих друзей убитыми. Среди них на полу в зале редколлегии лежал раненый карикатурист Рисс – он же Лоран Суриссо. Риссу тоже повезло, потому что пуля попала ему в плечо, а не в грудь и не в голову.
Нормальна ли ситуация, когда кучка художников-маргиналов вдруг поднялась в ранг бойцов идеологического фронта? Они были левыми, анархистами, хулиганами и вдруг стали пионерами-героями. «Но мы не герои, мы никогда ими не были, мы этого никогда не хотели», – пытается объяснить Люз.
К ним относятся теперь слишком серьезно. Это просто опасно. А ведь после трех дней кошмара стали вырисовываться маленькие сюжеты, которые в киносценарии были бы отвергнуты как нереалистичные, оскорбительные, «как можно здесь улыбаться?».
Братья Куаши расстреливают журналистов в зале редколлегии, а потом говорят в коридоре встреченной сотруднице журнала: «Мы не убиваем женщин, мадам». Они добивают лежащего на земле полицейского, а потом, захватив машину, не только выпускают водителя, но и разрешают ему забрать собаку с заднего сиденья.
Черный человек Кулибали, их сообщник, с удовольствием стреляет в спину молодой стажерке полиции, которая умрет в больнице, а при захвате магазина убивает еще четырех человек, которые не сделали ему ничего плохого. В это время другой черный мусульманин, который работает в этом магазине, прячет людей в подсобку и выходит к преступнику, чтобы их защитить. А посетитель типографии, который случайно встретился лицом к лицу с братьями и не был ими убит, говорит журналистам: «Пойду-ка куплю лотерейный билет, мне явно везет с утра».
После покушения журналисты «Шарли Эбдо» – те, которые уцелели, – живут как будто в тюрьме, без права свободного передвижения, под вооруженной охраной – которая, кстати, не спасла их друзей. С одной стороны – убийцы, которые ежедневно грозят им смертью. С другой стороны – толпа, которая беснуется перед ними, кричит
Кроме личного страха, есть и глубокое разочарование в общем деле. Журнал и раньше был в кризисе, но и журнал и кризис были малы и не так заметны. Теперь, когда журнал прославили пулями, кризис стал очевидным. Кругом одни вопросы. Что делать остаткам редакции – окончательно превратить «Шарли Эбдо» в боевой листок антиисламизма? Если они получили жизнь, что они должны с ней сделать? Может быть, просто жить?
Буря в предместье́
В парижском пригороде Женвилье я стою у дома номер 17 по улице Басли. На перекрестке – панно с мечтательным мальчиком-негритенком и цитатой: «Мы сделаны из вещества того же, что и наши сны… Шекспир. “Буря”». Улица пуста и спокойна, как будто бы сюда не приезжали в дни терактов полицейские группы захвата.
В этом подъезде в квартире на пятом этаже жил с женой Шериф Куаши, отсюда он отправился вместе с братом Саидом убивать журналистов. Пришлось им убить еще и двух полицейских, одного из них – единоверца. Ограбить водителей двух машин, запереться на фабрике и нарваться на спецназ, который менее чем за минуту показал им, что собран совсем не из юмористов. Об этом потом сказали: «Напали на редакцию и были убиты в типографии».
О преступниках – либо плохо, либо ничего. Так мы привыкли. Но соседи по дому не видели от Шерифа никакого зла. Они говорят о нем как о скромном, спокойном молодом человеке, всегда готовом помочь. Так же хорошо отзываются о его жене, которая, впрочем, появлялась на людях только в никабе. Возможно, в других местах это бы вызвало большее любопытство, тем более что во Франции женщинам запрещается закрывать лицо в общественных местах, но в Женвилье большая и влиятельная мусульманская община.
Здесь селились алжирцы, приехавшие во Францию после войны. На внешнем виде города это никак не сказывается, если не считать фастфуда
Мечеть – большое современное здание со следами вечного недостроя. Она закрыта между часами молитв. Точно так же закрыта находящаяся в ста метрах церковь Сен-Жан. Разница лишь в том, что на ограде Святого Иоанна висит лист с патриотическим призывом по поводу терактов, а на стене мечети ничего не висит.
Мечеть в Женвилье считается прогрессивной, здесь неизменно напоминают правоверным о законах интеграции. Поэтому знают Куаши: однажды он вслух возразил имаму и покинул молитвенный зал. Здесь о братьях говорят скорее с досадой – из-за них тень легла на всю общину. С радикалами мирным мусульманам еще труднее найти общий язык, чем с соседями-католиками.
На крепостного вида стене школы – благодарственная мемориальная доска в честь завершения войны в Алжире. Зато мосты, которые ведут из предместья в сторону Парижа, имеют другие надписи – в память о событиях 1961 года: убийствах полицейских, яростных демонстрациях 17 октября, когда взбунтовавшиеся алжирцы-иммигранты шли маршем на столицу и столкнулись на мостах с полицией. Их били дубинками, сбрасывали в реку, многие погибли. Теперь их дети и внуки хотят предъявить за это свой счет.
На школьных воротах висит объявление «Мы против невежества и варварства, за свободу и демократию. Наша школа – Шарли». Надпись надписью, тем не менее по всей Франции учителя сталкивались с проблемами во время минуты молчания.