Многие ученики не молчали. Они говорили о том, что журналисты сами виноваты, что их предупреждали по-хорошему (имея, видимо, в виду поджог редакции в 2011-м), так что они сами напросились. Официально подобные истории были зарегистрированы лишь в 70 школах из 64 тысяч в стране, но, вероятно, таких случаев больше. Министерство образования просило учителей разъяснить учащимся смысл происходящего, но тем уже все разъяснили родители: «Журналисты оскорбили пророка».
Школа во Франции – такой же символ рес-публики, как и президентский дворец. Бастион свободы, равенства и братства. Тут формально запрещено все, что разделяет учеников по полу, цвету кожи или религии их родителей. Тем большим ударом стало появление детского и подросткового исламизма уже на уровне начальных классов. Учителя испугались, потеряли лицо, и в полицию стали таскать младшеклассников, которые в присутствии родителей и следователей должны объяснять свои вольнодумные речи. При этом в праведном гневе никто не вспоминает, например, что нынешние убийцы, братья Куаши, в школе ничем подобным не славились. Их бывший учитель говорил, что с ними никогда не было проблем, они были «совершенно нормальными» учениками.
Теперь, когда пороховой дым рассеялся, многие пытаются понять, как палачи могли вырасти из двух молодых людей, которых и друзья, и учителя вспоминают со смешанным чувством ужаса и жалости.
Дама, которая отвечала за социальные программы в квартале, где они росли, рассказала о детстве Куаши. Семья без отца, где пятеро детей были на попечении матери, у которой не хватало денег даже для того, чтобы оплатить школьную столовую. Ей приходилось подрабатывать проституцией, и однажды, вернувшись из школы, дети нашли ее мертвой. Помогли ли братьям, любившим кино и детские книжки, школьные уроки равенства и братства?
Понятно, почему мусульманскую молодежь манит радости джихада. Она идет воевать, потому что это круто, потому что харизматичные проповедники обещают им высокую цель и смысл в жизни. Здесь, на родине, – борьба за пособие, заискивание перед маленькими начальниками на бирже труда, мелкие кражи, детская комната полиции, учеба, документы и налоги. Там – гуляйполе с верным калашом на ремне. Прощайте, родные, прощайте, семья! Их убивают, они едут, их не удержать, а когда они возвращаются, они покупают автомат и идут в ближайшую редакцию.
Очереди на улице Алибер
Следующий удар по Парижу нанесли всего через год, 13 ноября 2015-го. И это было уже не братское семейное предприятие, как у Куаши, а целый заговор. Одни террористы взрывались у стадиона, другие стреляли по людям на террасах кафе и захватывали концертный зал «Батаклан». А первые автоматные очереди раздались на углу улицы Алибер, где друг напротив друга расположились два маленьких заведения – бар «Карийон» и азиатский ресторанчик «Маленькая Камбоджа».
Наутро иду туда через город, который мало чем напоминает военный. Людей мало – так ведь выходные. Пусто в ресторанах – так время еще не обеденное. Разве что закрыты метро в районе вчерашнего боя. Не работают музеи. Отменены спектакли. Это еще не траур – минута молчания намечена на завтра, – но его начало.
При подходе к площади Республики то и дело попадаются перегороженные лентами улицы. На ленты никто не обращает внимания, не обращаю и я, и вдруг мне навстречу из-за столика кафе поднимается пожилая дама с сумочкой в руках. «Месье, куда вы идете! – пронзительно восклицает она. – Вы знаете, что там, на улицах вокруг площади, до сих пор засели террористы? И на улице Бопер, и на улице Дьё. Это смертельно опасно! Я предупреждаю людей, но они, как ослы упрямые, идут туда. Куда же вы, месье, ну, хорошего вам дня…»
На площади Республики, той самой, на которой митинговали за «Шарли Эбдо», террористов нет. Граждане аккуратно кладут цветы к памятнику Республике. Немного напоминает день посещения дорогой усопшей. По площади ходят полицейские и покрикивают: «Разойдитесь!», «Проходите!», «Не собирайтесь группами!» Но группы здесь только съемочные.
Женщина с букетом гвоздик плачет у подножия Республики. «У вас кто-то пострадал из близких?» – спрашиваю я. «Нет, я никого не знала. Но в “Карийоне” мы часто сидели с мужем. А сегодня утром там полиция и засохшая кровь на асфальте. Зачем они это сделали?» – и она снова прячется за носовым платком.
Окрестности канала Сен-Мартен – одно из любимых мест парижан. Люди приезжают сюда из других округов, потому что здесь вода, сотни ресторанчиков, не туристических, а домашних, при этом с десяток – для знатоков, куда записываются за месяц. Это и вправду очень людное место, а в пятницу вечером – особенно. Террористы знали, где начинать стрелять.
Улица Алибер – в пяти минутах за мостиком канала Сен-Мартен. Перекресток занят толпой, которая смотрит на витрины «Карийона», перед которыми лежат цветы и горят свечи. Людей пока не подпускают, место обведено полицейскими лентами, но дежурящие на перекрестке полицейские берут у прохожих цветы и кладут их у входа.
Обычное парижское кафе с красным козырьком. Надпись на витрине:
В полдень полицейские сматывают свои ленты, рассаживаются по машинам и уезжают, оставив место преступления под наблюдением местных жителей. Цветов и свечек сразу же прибавляется. Некоторые плачут, как немолодая красивая женщина, почти висящая на плече у высокого худого парня, ее сына. Но никто не произносит ни слова.
Наконец один не выдерживает. Он – житель квартала и приятель хозяев «Карийона». «Тут рядом, – говорит он мне, – несколько лет назад убили журналистов “Шарли Эбдо”. Я против того, чтобы убивать журналистов. Но они все же журналисты. А люди, которые здесь сидели? А дети? Дети же не журналисты! Я пять лет живу здесь, я всех здесь знаю. Мы подождем еще завтра, а в понедельник мы этот бар опять откроем. Чтобы все было как раньше и чтобы эти ублюдки не думали, что, стреляя в простых людей, они чего-то добьются. Мы все откроем заново! Потому что чем больше будет закрыто, тем больше они будут стрелять. Так мы это не оставим». Он обводит рукой, не объясняя до конца, имеет ли он в виду Францию или угол улицы Алибер.
Там, куда он указывает, видны и следы от пуль, обведенные на стенах белым мелом, и кружки, в которых собирали гильзы. На другой стороне улицы – «Маленькая Камбоджа», ее витрины закрыты железными шторами, на которых висит приказ полиции шторы эти не поднимать. Тротуар густо засыпан песком и опилками, но потеки крови видны до сих пор.
О крови речь идет и на другой стороне улицы. Там – госпитальная ограда, в которой тоже засело несколько пуль. Произведение стрит-арта на ней – девушка со свечой в руках – неожиданно оказывается к месту, как и повешенный рядом плакатик с цитатой из Бертольда Брехта: «До тех пор, пока мы будем говорить “ты или я” вместо “ты и я”, до тех пор, пока все стремятся не к прогрессу, а к тому, чтобы обогнать других, – до тех пор будет война».
У широких ворот другая надпись: «Здесь вы можете пожертвовать кровь». Не то чтобы донорский пункт развернули здесь так же спешно, как передвижную студию с телевизионной тарелкой. Он был здесь и раньше, когда в «Карийоне» и «Маленькой Камбодже» беспечно пили и ели. Но теперь многие, походив вдоль витрин и посмотрев на мостовую, становятся здесь в длинную очередь.
По пальцам сосчитать