– Оставь, она скоро сама спустится.
– Я ее звала двадцать минут назад, а потом ты поднимался и стучал ей в дверь. Я уже устала дожидаться.
Он чуть не сказал, что тем самым она сделает только хуже, но побоялся вмешиваться в деликатные отношения матери и дочери. Клеа и Моника нашли только им одним понятный способ общения. Часто они ссорились, и иногда по сущим пустякам. Но в большинстве случаев достигали молчаливого перемирия: обе были изрядные гордячки, но дальше надо было как-то продолжать жить под одной крышей.
Они услышали, как открылась дверь в комнату дочери и по лестнице зазвучали ее шаги. Моника появилась, завернувшись в просторный кардиган, вся в черном, включая черную подводку для глаз, из-за которой ее обычно мягкий взгляд приобрел злобное выражение. Может, она этого и добивалась, подумал Мартини. Он объяснял жене, что у дочери переходный период, но Клеа возражала, что уж больно этот период затянулся.
– Она смотрится как вдова, я этого просто вынести не могу, – говорила она.
Обе были очень похожи, и не только внешне. У младшей Мартини находил те же повадки, какими старшая отличалась в юности, тот же подход к миру, к жизни.
Моника уселась за стол, не удостоив родителей взглядом. Голова низко опущена, челка падает на лоб, как специально задуманный защитный экран. И это молчание… Не просто молчание, а молчаливый вызов.
Мартини разрезал мясо и разделил на порции, последний кусок оставив себе. При этом он старался вовремя остановить Клеа, чтобы та не влезла со своими нахлобучками, но, судя по выражению ее лица, она была готова вот-вот взорваться.
– Как прошел день? – спросил он у дочери, стараясь предотвратить ссору.
– Как обычно, – последовал лаконичный ответ.
– Я слышал, вам устроили неожиданный опрос по математике.
– Ага.
Моника водила вилкой по тарелке, гоняя еду с одного края на другой и кладя в рот крошечные кусочки.
– Тебя спрашивали?
– Да.
– И какая оценка?
– Шестерка.
Она лениво растянула слово, и это была явная провокация, как и демонстративное молчание и односложные ответы.
Мартини не собирался ее упрекать. При обсуждении переезда в Авешот она была единственной, чей голос не учитывался. Они ей даже толком не объяснили, почему переезжают. У Моники не было другого выбора, кроме как следовать непонятному и абсурдному решению родителей, но ей хватило хитрости понять, что за это бегство почему-то расплачивается она.