Элиза не знала что ответить.

— Даже мой дядя не так помешан на уборке. — Броуди вытянул шею, поглядел на люстру, затем повернулся в кресле и принялся рассматривать антикварный сервант. — Ты тоже на домашнем обучении?

— Нет, — ответила она. — Хотя да. Типа того. Я просто больше не выхожу.

— А твои братья? — не унимался Броуди.

— Они мне не братья. — Не следовало этого говорить. Но мысль о вранье и увиливании вдруг показалась ей страшно изматывающей.

— А… — Броуди чуть замешкался. Он оглядел развешанные по стенам фотографии. — Мне как раз было интересно. Ты так жутко выглядишь. Волосы у тебя грязные. Ты как будто из-под земли вылезла. Я не мог понять, почему тебе позволяют так выглядеть.

Элиза пригладила волосы. Она и не думала, что все настолько плохо.

— Ты наказана? Поэтому ты сидишь здесь одна?

— Нет, — возразила Элиза. Почему-то вопрос задел ее. — Нет. Я здесь, потому что хочу. И никто меня ни к чему не принуждает. Никто даже не знает.

Что она творила?

— Правда? — вылупил глаза Броуди, откинувшись на спинку стула. — Ты тоже пробираешься в дома?

— Что? — не поняла Элиза. — Нет! — Она прищурилась. — А ты что, только этим и занимаешься?

— А в соседние дома ты забиралась? Ты не постоянно здесь живешь — в других домах тоже? — Он повертел головой. — А где еще?

— Нет. Это мой дом, — ответила она, — в нем я и живу. И все же, в скольких домах ты побывал?

Броуди не ответил. Он уставился на нее в детском восторге, разинув рот и вскинув брови.

Какая-то ее часть умоляюще скулила: Нет, держи это при себе! — но Элиза проигнорировала ее, уступая теплому, дрожащему порыву. Сейчас на нее смотрели горящие восхищением глаза. Кто-то хотел узнать о ней больше, кому-то было не все равно. Она пряталась месяцы — месяцы! — забыв, каким живым чувствует себя человек, которого видят. На которого реагируют.

— Хочешь, я покажу?