Броуди жевал арахис из банки и водил пальцем по небу, показывая знакомые ему созвездия.

— Видишь вон ту яркую звезду и большую рамку вокруг нее? А за спиной прямо до луны тянется хвост?

— Вроде бы, — присмотрелась она. — Да, вижу.

— Это Годзилла.

Все еще пышущая жаром полуденного солнца черепица, на которой они расположились, напоминала грубую, зернистую наждачную бумагу, но чтобы стесать кожу, нужно было хорошенько поелозить по ней — они же сидели неподвижно, а на ощупь крыша была не жестче черного резинового покрытия парковых детских площадок. Элиза была вне стен, но дом держал ее крепко, протянул невидимые ветви и оплел. Она не покидала его. Где-то рядом ухнула сова, а когда фары проезжавшей мимо машины мазнули по переднему двору языком света, Элиза разглядела в развилке дуба её взъерошенные перья.

Настала ее очередь вглядываться в небо и показывать Броуди известные ей созвездия.

— Видишь большой прямоугольник с вытянутыми углами? Это Орион. Когда-то он был великим охотником. А вон там — его лук. И его пояс с ножом. Он был очень выдержанным и терпеливым и мог поджидать добычу целыми днями, лежа на животе в поле — в таком, как наше, например, — или притаившись в ветвях дерева, или засев на крыше. И охотился он на чудовищ. Он наловил их столько, что боги вознесли его в ночное небо, чтобы он мог вечно охотиться под покровом темноты.

— Он мне нравится, — поделился Броуди. — Он прямо как я.

— По-моему, он больше похож на меня.

— Думаешь? — Броуди сунул в рот еще одну горсть арахиса и пожал плечами. — Ну ладно, на тебя тоже.

Элиза улыбнулась, вытянула ноги и, подставив локоть, откинулась на покатую крышу.

— А вон тот ковш — Большая Медведица. Видишь?

— А что такое ковш? — поинтересовался Броуди.

— Ну вот же, я показываю. Смотри.

— Вижу, но что это?

— Это…

— Это какое-то чудовище, да?

— Нет. Это, ну, как бы…

— Да ладно, да чудовище же.

— Вовсе нет!