Монашенка закрестилась, опустилась на колени и стала отбивать поклоны.

– Ты что же это, как бесчувственная? – сказала мне шепотом какая-то тетенька. – Все рассматриваешь. Тут не музей, а божий храм…

Быстро закрестилась, закивала головой, скосив на монашенку глаза, так же, как и она, стала биться лбом о холодный пол. От него пахло сыростью и мышами.

Монашенка молилась, тихо шевеля губами. Что она просила у бога? Ведь и мне надо что-нибудь попросить. Может быть, бог даст.

– Чтобы всем было хорошо, господи! Чтобы всем… – тихо шептала и прикладывала лоб к холодному полу.

Служба кончилась. Вспомнила, как хотела иметь маленькую живую лошадку. Просить бога о лошадке было поздно.

С огорчением прошла к двери.

У церковной ограды стояла монашенка. В одной руке держала палку, в другой булочку, завязанную в платок. Несколько раз оглянувшись, нерешительно пошла.

«Слепая, должно быть», – подумала я.

– Бабушка, может, тебе помочь? – спросила я.

– Дитенька, милая, – остановилась монашка. – Плохо я вижу. Ушли все подружки, а я вот… Помоги, душенька ангельская, дойти до дома.

Взяла её за руку. Осторожно повела.

– Господь на том свете воздаст тебе сторицей.

Я шла с гордостью: вела христову невесту.

Остановились у небольшого домика. В сенях пахло вениками.

Маленькая беленькая комнатка. На полу цветные половики. Всюду – на стенах, тумбочках, вышитые полотенца и салфетки. Яркие бумажные цветы. Пахло медом, лампадным маслом и травами.

В углу картины, картины, картины… Она зовет их иконами… Монашенка зажгла лампадки. От дрожащих огоньков в комнате стало светло.

Монашенка усадила меня, развязала кулечек, отломила от булочки половину и налила из бутылки в стакан воды.

– Откушай, отроковица, просвирки – это христово тело. Запей водой, – ласково сказала она.

В первый раз ела просфору и пила святую воду. Просфора была пресная, безвкусная. Вода, как вода… Почему же она – святая? А в нашем роднике она холодная и вкусная.