– Это…бесполезно, – тихо посмеиваюсь я, чувствую нарастающую слабость в груди и медленно валюсь на бок. Кайл опускается на колени, обхватив руками моё тело.
– Ты…
– …знала.
Каким бы Ларс ни был проходимцем и как бы искусно ни использовал иллюзии… ведьмам не зря было даровано владение стихиями. Проходимцы сильнее потому, что способны гулять по обоим мирам и много знать. Ведьмы – потому, что крепко связаны с миром смертных и своими предками. Им не нужно много знать, ведь стихии природы, которая была, есть и будет всегда нашим единственным целостным миром, сильнее любого времени.
Поэтому всё происходит в считанные мгновения.
Лёд взрывается вокруг принца огромной сферой, растворив иллюзии и отшвырнув Ларса в стену. Тот быстро перегруппировывается и бросает на противника смеющийся взгляд. Ведьмак вытягивает руки вперёд, и по всему его телу, заползая на лицо и внушительные мышцы, крадутся и застывают ледяной коркой замысловатые узоры. Ларс молниеносно отскакивает в сторону, одним грациозным движением хищника преодолевает сцену и оказывается за спиной Даррена. В это же мгновение тот резко разводит руки в стороны, прыгает к потолку, и воздух разрезают тысячи ледяных пластин. Ларс чудом успевает увернуться, а Даррен тем временем приземляется на выросший из пола айсберг, и только его ноги касаются глыбы, как лёд начинает вырастать отовсюду с неуловимой скоростью. Кристаллы, испускающие блеклое свечение, не щадят ни декорации, ни симпатичное лицо проходимца.
Теперь Ларс становится похожим на беспомощную, озверевшую марионетку, окровавленную и обречённую, но слишком глупую и наглую, чтобы отпускать жизнь. Принц остаётся холодным и прекрасным, как истинный кукловод, и лишь глаза с пляшущими в них искрами гнева и кровожадности выдают в этом кукловоде Даррена, с которым я жила до сих пор.
– Если бы не возня с
Удар. Кровь брызгает на айсберг. Ларс, почти доставший Даррена, озаряется улыбкой, с грохотом валится на пол и по пути задевает плечом острие кристалла. Тишину режет отвратительный звук рвущейся плоти. Из-за кулис вылетает Лика и, проигнорировав всех, бросается к Ларсу. Зал взрывают овации. Кайл и Даррен скрещивают взгляды. Меня хватает всего на одну мысль: когда начнут убирать последствия спектакля, каким образом смоют реальную кровь и отдерут от пола глыбу?
11. Болевой шок
Я любила родителей. Больше жизни. Даже когда узнала, что по их вине мне может грозить мучительная смерть, что они не люди, а ведьма и ведьмак, обретшие удивительное счастье рядом друг с другом.
Мне было около десяти, когда в дом ворвалась инквизиция. Словно огромные когтистые монстры из жутких кошмаров, те омерзительные люди уничтожили то, ради чего я молчала всё своё детство: мою семью, мои воспоминания и мою человечность. Кровь залила очаг, папины глаза навсегда погасли под причудливой, но такой красивой чёлкой, золотые волосы мамы усеяли кровать клочьями. Тот «святой» хотел сделать с ней что-то ещё, слишком ужасное для моего понимания, но на улице уже подвывала разъярённая толпа. Меня выволокли к дороге, на обозрение жаждущих детской крови нелюдей, и потащили по улицам. Все видели в красивой девочке с соломенными волосами и глубокими тёмными глазами искусителя, выродка, который в будущем будет пожирать детей и совращать чужих мужчин, питаться душами для продления молодости, убивать ради удовольствия. Но никто из них, никто из тех тварей не видел в беззащитном ребёнке существо, лишившееся единственных любимых, охваченное ужасом и недоумением настолько, что забывало дышать.
И вот тогда появился он.
Не помню точно, как это произошло, но уже на следующий день я сидела в тихой обветшалой каморке, слушала пение птиц, далёкий гул деревни и следила за бодро улыбающимся Пьером. Глаза туманились от слёз. За меня заступился помощник лекаря – тринадцатилетний мальчишка с взлохмаченными волосами цвета охры и глазами, голубыми, как небо после мартовских дождей. Он всегда улыбался, никогда ничего не спрашивал, кормил вкусностями и заплетал косички. Я была влюблена. Все те шесть лет, которые мы провели в одной комнатушке на попечении ворчливого, но доброго старичка, я дышала и жила одним Пьером, потому что видела в нём отца. Вбирала знания о травах, смеялась, носилась по цветочным лугам, падала в его радостные объятия, и мы продолжали хохотать вместе до заката.
Мало следила за ситуацией в деревне, узнавая новости от Пьера, старого лекаря или недоверчивых прихожан.
Порой встречались другие ведьмы. Именно тогда моё наивное, но такое чистое сердце познало ненависть к сородичам, и я поняла, что ненавижу не людей, а всех личностей, которые устраивают кровавое месиво ради удовольствия, выгоды или собственных стереотипов. Маленькая девочка, виляющая хвостиком при виде всё более прекрасного старшего брата, медленно обратилась в двуличную огненную ведьму. Не растерявшую, к сожалению, свою искреннюю губительную доброту.
И однажды, на мой шестнадцатый день рождения, Пьер захотел свозить меня в деревню. Его руки были теплее прежнего, улыбка слепила очаровывающей белизной, как и облака, плывущие над нашими головами. Впервые за долгое время обиталище смертных показалось воистину райским уголком с приветливыми людьми, лавками, цветами и ароматами, от которых кружилась голова. Мы гуляли до самого вечера, когда он смущённо пояснил, что уже долгое время мечтал вывести меня из самоизоляции, позволить увидеть настоящий радостный мир, где зеленоглазая ведьма уже осталась в прошлом, а горожане знают только оборванку Рошель.
Тот день был самым счастливым в моей жизни. Потому что жизнь на этом закончилась, и дальнейшие, последние полгода существования, стали сладостно-горьким адом.
Я даже не поняла, что произошло. Наверное, это и к лучшему – дурных воспоминаний меньше. Вечернее небо и дорогой детскому сердцу Пьер мигом исчезли из вида, в нос ударил запах смолы, а кисти слабо хрустнули под натиском громадных рук. Меня снова волокли к костру, на пир голодных глаз и яростных глоток. Тело отозвалось на эту мысль мгновенно, невидимый мучитель вспыхнул, завопил и бросился бежать, а я – впервые познавшая свою силу, впервые причинившая заслуженную боль, – метнулась в сторону леса. К месту, ставшему домом. Туда, где я обрела семью. Туда, где Пьер появился почти сразу же.
До ужаса бледный, в изодранной одежде, он прорвался сквозь орущую, но трусливую толпу и шагнул внутрь. Ко мне потянулась кровоточащая ладонь, до боли знакомая улыбка, к которой хотелось прижаться лбом, блеснула в темноте. Он сказал, что в этот раз тоже получится. Сказал, что усмирит негодяев, ведь я спасла не одну жизнь. А если они возьмут силой, он пойдёт на костёр вместе со мной, просто потому, что любит. Я взяла дрожащую руку, заглянула в восхитительные лазоревые глаза, вдруг осознавая, какая я красивая на самом деле. Красивая и сильная, со светящимися глазами и завораживающе нежными прикосновениями, я буду беречь его жизнь больше, чем собственную, буду обожать его вечность и ни за что не переживу. Как брата или как мужчину, но я слепо любила этого человека, человека с большой буквы, единственного в сердце после родителей. Большая ладонь Пьера сжимала мои маленькие пальцы, сверкающие от слёз глаза заглядывали в лицо, когда мы появились в дверях. Всё та же большая ладонь ласково коснулась моей не до конца остывшей щеки. И та же большая ладонь ударила в горло. Толкнула в толпу.