… Азиатские древности созданы, отреставрированы и построены заново для того, чтобы будоражить воображение путешественника. Это непреложный факт.
Когда были насыпаны земляные стены Арка, не знает никто. Но мусульманские достопримечательности внутри – мечети Джоме и Хонако, тронный зал и бани бухарского эмира – ровесники московского Кремля. А еще на полстолетия раньше, как говорят все карты и путеводители, где-то здесь жил Омар Хайям. Мир все же очень тесен. Ведь Омар Хайям – поэт сугубо наш, русско-советский, домашний, почти как Есенин. Может быть, как раз за следующим поворотом, в тени минарета, он любил свою красавицу и пил свое вино, воспевая Персию наших грез. Был он, конечно, суфий, и писал, конечно, только о Боге, однако нашим отцам и дедам от Питера до Сахалина, когда они читали вечером под настольной лампой этот незабываемый рубаят, было глубоко плевать на историко-филологические подробности. И грезились отнюдь не райские гурии…
В интеллектуальной духоте Советского Союза было несколько окон, позволявших ощутить ветер иных просторов. Омар Хайям, двенадцать лет проживший в городе Бухаре, и еще столько же в Самарканде, распахивал пусть небольшое, но очень существенное окно. За ним открывался сад под иным небом и на иной земле, который я в своих пустынях, конечно же, не нашел. И не мог найти.
Зато в каждом городе, особенно на Востоке, найдется место ужасу. Испугать путешественника – это очень древняя задача. Странствует он, странствует, а вдруг захочет остаться? Ведь были такие случаи. Дома он служил купцом, а то и приказчиком при купце, а тут становился визирем, любимым другом и наперсником хана. Не знал местных обычаев, презирал местные обиды. Надо было сразу ему объяснить, что совсем не все так безоблачно в его жизни. Владыка – человек переменчивый, у него с утра бывает дурное настроение, или младшая жена упрямится и капризничает, или старший сын строит козни и вот-вот соберет войско, так что голова нашего гостя может слететь в любой момент. Мы были ему рады, но теперь он уже примелькался. Пусть для своего же блага собирает манатки и чешет дальше, в другой город, в другую страну.
А вернется домой – напишет книгу. И в книге будет место нашей несравненной жестокости. А то подумаешь – свинцовая венецианская тюрьма, она – хорошая гостиница против нашего зидана.
Так что в любом уважающем себя азиатском городе существует точка восточного коварства, где свершались жуткие казни, самоубивались девушки, бросались на меч юноши, катились в ров головы незадачливых путников, ну и так далее, со всеми вытекающими последствиями. В Бухаре такое место – Большой Минарет, или, как его называют на местном наречии, минарет Калян – самое высокое здание в старом городе. Оттуда, как нам с особенной радостью поведал экскурсовод, сбрасывали приговоренных к смерти. Их было много, иногда очень много. Смотря какой хан, какие у него жены, какое у хана настроение по утрам. Да и законы шариата никто не отменял, а они, хоть и несут в себе высшую справедливость, но суровы, кто станет спорить. Вероотступникам – смерть, богохульникам и вольнодумцам – смерть, клятвопреступникам – смерть, пьяницам – тоже смерть. Ворам – нет, не смерть, просто отрубают руку, и гуляй себе, если выживешь…
Кто и как потом убирал трупы, – об этом экскурсовод промолчал. Зато он сообщил о главном. Лицезрение казни должно было у горожан, собравшихся на площади у мечети, вызывать радостное чувство. Они понимали, что соблюли закон эмира и вообще жили как правильные люди, в отличие от неправильных, валяющихся тут, в пыли, у их ног…
XII. История по-азиатски: свирепые повелители и суфийские мистики
…Глядя на современную Бухару, трудно представить, что когда-то здесь царили такие уж суровые нравы. Неспешный, даже где-то нежный город вплетает тебя в свою паутину, воркует с тобой на десятке наречий. И нынешние языки – узбекский, русский, таджикский – тоже вплетаются в эту вековую разноголосицу. Согдийский, фарси, арабский, греческий, – да кого здесь только не было! И все эти сумасшедшие исторические памятники проясняют нынешний бухарский провинциальный ритм. В него достаточно легко входишь, привыкаешь к нему, особенно если не плетешься за экскурсоводом от мечети к лавке сувениров и оттуда к новой мечети, а катишься или прогуливаешься сам, пытаясь вслушаться в музыку давно уже полуспящей, оторванной от остального мира, а в чем-то безумной и очень современной Центральной Азии.
…Вот, в парке Саманидов усыпальница Исмаила Самани. Ну и что ж, X век, ничего страшного. Саманиды – целая эпоха в истории Востока. Один из них лежит здесь, иные в Персии, иные в Дамаске и Багдаде.
…Или медресе Улугбека на одной из улиц старого города, носящей имя Ходжи Набобода. Кто таков этот ходжа, мне как-то не удалось выяснить, а вот Улугбек – целая эпоха. Султан Мавераннахр, внук Тамерлана, ученый и воин, один из крупнейших астрономов в истории, он построил медресе в 1417 году. Такую же основал и в своей столице, в Самарканде. Думал создать лучшую на земле обитель для ученых и людей, ищущих знания, и действительно, при его жизни здесь преподавали и учились лучшие астрономы, географы, богословы, правоведы и поэты. Они разошлись по миру, а медресе осиротели. Теперь это только архитектура, классический среднеазиатский стиль.
Улугбек правил долго, почти сорок лет. На восемнадцатый год своего правления неподалеку от Самарканда он выстроил знаменитую обсерваторию, где вместе со своим учителем ал-Руми, другом ал-Каши и учеником ал-Кушчи долгие азиатские ночи наблюдал движение звезд. Жемчужиной этой обсерватории стал стенной квадрант, которому в ту пору не было равных в мире.
За десять с небольшим лет султан со товарищи составили уникальный по тем временам звездный каталог «Гургандский зидж». Когда в пятидесятые годы XVI века главное сочинение Улугбека «Новые Гурагановы астрономические таблицы» перевели на латынь, в Европе и близко не знали такой точности. Только Тихо Браге через столетие удалось достичь сходных результатов, но это был уже совершенно другой мир…
…В 1449 году Улугбек был предательски убит по приказу его сына Абдул-Латифа. Случилось это неподалеку от Самарканда. К этому времени великий ученый уже отказался от власти и думал стать странствующим книгочеем, как его ученик ал-Кушчи, добравшийся до Истамбула сразу же вслед за султаном Мехмедом Вторым. Но обыкновенные странники редко выходят из правителей мира. Слишком глубок след, слишком велик страх.
Обсерватория тоже впоследствии была разрушена – в XVII веке ее попросту разобрали на кирпичи. Прекрасный Мавераннахр, владыкой которого был великий внук великого Тимира, к этому времени стал забытой Богом дырой под звездным небом, глубокой провинцией мусульманского мира.
Еще через три столетия археологи все нашли. Они всегда все находят.
…По Бухаре лучше всего блуждать наугад. Стоило мне только немного уклониться от центра, как я вышел к удивительному месту – к ханаке Файзабад. Ханаки, как мне рассказали, стоят повсюду, где распространен суфизм. Здесь странствующие дервиши могли остановиться, переночевать и поупражняться в своем любимом деле – вращении. Они крутились и крутились вокруг оси – позвоночника, надеясь выпасть из-под власти сил времени и смерти.
Файзабад носит имя своего основателя, знаменитого странника ХVI века Мавлона Файзободи. Тут три этажа жилых комнат-худжр, где ночевали дервиши, и большой центральный зал, где они вершили свои причудливые обряды. Гурджиев потом напишет:
Я закурил и задумался: