Но чего тут думать? Все занялись одним Арташесом. Все остальное потом. И даже непонятно, когда Миша сообразил сказать Георгию Ивановичу о приезде Юлдуз. Некогда было разглядеть, как мгновенно при свете коптящего самодельного факела озарилось радостью его заросшее благообразной узбекской бородкой лицо. Почему-то Миша успел мысленно отметить, что дервиш подвижник-подпольщик выглядит совсем уж не таким истощенным факиром, как четыре года назад. Он поздоровел, раздался в плечах.

Но тут было не до разглядываний и не до взаимных приветствий. Подняли носилки и дружно, почти бегом, зашагали по каменистым логам и тропам. Строения Дагбида оказались совсем близко.

Но что ж поделать? Жизнь в кишлаке в те времена замирала с заходом солнца. Дехкане забирались под одеяла с наступлением темноты, и не нашлось бы ни сил, ни крика, которые заставили бы их выйти в ночь. Несчастные наши охотник» могли бы до следующего дня вопить о помощи, и никто бы их не услышал.

Но на этот раз, видимо, какие-то слухи дошли о том, что в Дагбид идут «некие охотники». И их ждали. Ждал Геолог, но, конечно, не известий о жене. Он и думать не мог, чтобы она могла за столь короткий срок «прилететь» из далекой, невероятно далекой Швейцарии. Ждал он газет и новостей на мастерских и из Кызыл-Кургана. Ждал новостей Намаз из Джизакской степи, где назревали грозные события. Ждал ли чего-либо лесной объездчик Мерген, приехавший в Зарафшанское лесничество по своим лесническим делам из Ташкента, трудно сказать. Он хранил суровое молчание. И на лице его ничего не удалось бы прочитать самому пытливому человеку, когда с уст Миши и Баба-Калана посыпалось звонким бисером слово «Юлдуз!»

Когда через несколько долгих, мучительных часов, уже на рассвете, на арбе доставили Арташеса в местную амбулаторию и когда жизнь его была спасена, Мерген взобрался на оглобли арбы и, сладко зевнув, сказал:

— Вы поедете, йигиты? Или потопаете ногами? Охотники на арбах не ездят.

В слове «охотники» он вложил столько снисходительного презрения, что мальчики дружно ответили:

— Пешком!

— Хорошо, сынки! А я поехал. В Дагбиде арба очень нужна.

Внешне он оставался холодным, неприступным. Но в глазах его светились доброта и тепло. Он уехал, но на прощанье не обошелся без назидания:

— Ты, Баба-Калан, уже перерос меня, а шалишь, озоруешь, как маленький, эге, сыночек…

Он покачал головой:

— Что ж делать? Озорные детки лучше хлипких деток.

Ребята, ошеломленные, распаренные, ничего не соображающие, добрались утром до постелей, чтобы проспать чуть ли не сутки.

Но Миша успел пробормотать:

— Фее… принцессе… мама, скажи. Я его видел. Передал.