Поступив таким образом, о. Мандонне не только по своему вкусу установил иерархию между персонажами «Комедии», но в буквальном смысле устранил одного из них. Это целиком и полностью произвольное устранение, которое можно объяснить, но не оправдать, ибо оно искажает богословскую структуру священной поэмы. Среди главных действующих лиц разыгрываемой драмы нужно прежде всего поставить особняком Данте – странника из иного мира, которым руководят различные вожатые. Из этих вожатых первую роль надлежит отвести Беатриче, так как она – не просто вожатый, но тот, кто посылает Данте прочих двух вожатых. Последними идут двое вожатых, посланных Беатриче: в начале пути это Вергилий, в конце – св. Бернард. Нетрудно продемонстрировать истинность этих пунктов. Прежде всего, именно Беатриче ведет лодку, вернее, флот; по словам Данте, она – его адмирал (Чист. XXX, 58), который командует любыми действиями. Именно она побудила Вергилия к действию: «Io son Beatrice che ti faccio andare» («Я Беатриче, та, кто шлет тебя», Ад II, 70), и она же, когда придет время, подвигнет св. Бернарда: «A terminar lo tuo disiro, misse Beatrice me del loco mio» [в пер. М. Лозинского: «К тебе твоим я послан другом, / Чтоб ты свое желанье завершил»] (Рай XXXI, 65–66). Кроме того, очевидно, что Данте акцентирует главные этапы своего потустороннего странствия появлением или исчезновением своих вожатых. В самом деле, имеется преднамеренное соответствие между следующими эпизодами: 1) появлением Вергилия: Ад, I, 79: «Or se’ tu quel Virgiglio…?» [ «Так ты Вергилий…?»]; 2) исчезновением Вергилия в момент, когда ему на смену является Беатриче: Чист., XXX, 31–57; 3); исчезновением Беатриче в момент, когда ей на смену является Бернард: «Credea veder Beatrice,è vidi un sene» [ «И некий старец… на месте Беатриче мне предстал»] (Рай, XXXI, 59). Стихи, в которых Данте возвещает эти смены вожатых, явно подчеркивают их соответствие: «Volsimi alla sinistra colrispitto… per dicere a Virgiglio» [ «Я глянул влево… сказать Вергилию…»] (Чист., XXX, 43–46), и «Volgeami con voglia riaccesaper domandar la mia donna» [ «Я обернулся, волей вновь пылая, и госпожу мою спросить желал…»] (Рай, XXXI, 55–56). Перед нами – взаимосвязанные события, обретающие полноту смысла лишь через связующие их отношения. Что это за смысл?

Как мы, безусловно, помним, о. Мандонне абсолютно уверен в том, что Беатриче – не более чем символическая фикция (1). Наступил момент, когда мы должны более внимательно вглядеться в значение, которое он ей приписывает, и взвесить факты, на которых основана предложенная им интерпретация. За пределами Рая, говорит нам о. Мандонне, Беатриче символизирует веру, и сам Данте прямо заявил об этом в том месте Чист., XVIII, 48, где мы читаем, что «дело веры» – Беатриче: «Beatrice ch’ operaè difede» (2). «Поэтический смысл, – заключает отсюда известный историк, – состоит в том, что Беатриче есть создание веры… Но в подлинном смысле она есть сама вера». Боюсь, что это неверный смысл. Мне кажется, что «ch’operaè difede» означает не то, что Беатриче «есть дело веры», а, скорее, другое: «поскольку это – дело веры». Скартаццини правильно понял это место в своем Комментарии: «Я могу говорить с тобой об этом предмете лишь постольку, поскольку разум способен его познать; в том, что превышает пределы человеческого разума, поскольку это – дело веры, всецело положись на Беатриче, которая тебе это разъяснит». Здесь нет речи о том, что Беатриче – «создание веры»; Данте просто хочет сказать, что вера говорит ее устами. Скажем и мы вместе с ним, что здесь Беатриче – не символ, а скорее та, кто растолковывает Данте веру в божественное откровение, кто ведет человека к его конечной цели – блаженному ви́дению.

Но в «Божественной комедии» Беатриче не является ни абсолютно первой причиной, ни абсолютно последней целью. Она послана к Данте божественной любовью: «Amor mi mosse, che mi fa parlare» [ «Меня сюда… свела любовь, я говорю, любя»] (Ад, II, 72), и должна через богопознание привести его к божественной любви. Коротко говоря, Беатриче приходит от любви и идет к любви. Именно поэтому Данте с замечательным мастерством изначально подчеркнул, что, как только он начал ощущать первые порывы экстатической любви, он начал забывать Беатриче. И Беатриче не только не обижается, но сама радуется этому, ибо она, подобно вере, пришла лишь для того, чтобы затем исчезнуть. Этот примечательный эпизод фигурирует в тексте Рая, X, 52–60, где Беатриче призывает поэта возблагодарить Бога, Солнце ангелов. Преисполнившись благочестия от этих слов, Данте обращается душой к Создателю:

Беатриче лишь улыбалась. Но это первое затмение Беатриче любовью ясно возвещает ее окончательное затмение, которого она сама желала и которому была причиной. Это она пошлет к Данте святого Бернарда, чтобы тот привел его к финальному экстазу – венцу его странствий в потустороннем мире, конечной цели священной поэмы и залогу конечной цели человека. Стало быть, сама Беатриче не может привести Данте к завершению странствия. Замысел поэта абсолютно ясен, и Пьетро Алигьери, комментируя творение отца, не заблуждается относительно смысла этого фрагмента: «Fingendo se relinqui a Beatrice. Figura est, quod per theologiam Deum videre et cognoscere non possumus, sed per gratiam et contemplationem. Ideo mediante sancto Bernardo, idest contemplatione, impetratur a Virgine gratiam videndi talia, quae per scripturas percipi non possunt» [ «Вообразив, что оставляет Беатриче. Это означает, что мы можем видеть и познавать Бога не посредством теологии, а посредством благодати и созерцания. Поэтому он через святого Бернарда обретает от Девы благодать узреть то, что не может быть воспринято через писания»][323]. Как Беатриче предшествовал Вергилий, поскольку вера еще не была необходимой, и как на смену Вергилию приходит Беатриче в момент, когда естественного света стало недостаточно (Чист, XXX, 73 ss.), так она, в свою очередь, исчезает, уступая место св. Бернарду, в тот миг, когда дело, приуготованное познанием, должно быть довершено любовью (Рай, XXXI, 192). Это верно, что для Данте, как и для св. Фомы, небесное блаженство по своей сути есть ви́дение Бога, за которым следует любовь[324]; но, тем не менее, необходимо, чтобы сначала любовь привела человека к блаженству. Вот почему Данте с почти непогрешимой уверенностью вручает довершение своей поэмы в руки св. Бернарда, этого исполненного любви экстатического боговидца:

Вряд ли это правильный метод – перерывать самые обычные формулировки Данте в поисках гипотетических символов, закрывая глаза на столь очевидные факты, как только что приведенные. Длина ролей, порученных действующим лицам «Божественной комедии», – это еще не все. Общая структура поэмы требует, чтобы любовь дополнила веру и увенчала ее, подобно тому как вера дополняет разум и просвещает его. Конечно, роль св. Бернарда коротка, но она имеет решающее значение: ведь без нее поэма осталась бы незавершенной. Будет ли преувеличением причислить св. Бернарда к главным действующим лицам «Божественной комедии», коль скоро его нельзя удалить из нее, не обезглавив поэму? Не думаю. Более того, я считаю, что роль св. Бернарда в глазах о. Мандонне обрела бы капитальное значение, несоизмеримое с ролями других персонажей, если бы Данте доверил ее св. Фоме Аквинскому.

В этом вся проблема. Экзегетическая акробатика о. Мандонне мотивирована именно желанием доказать необходимо томистский характер теологии Данте. Если в «Божественной комедии» имеются три главных действующих лица, это, очевидно, объясняется требованием единотроичности Данте; но неумолимо последовательная и универсальная в своем приложении единотроичность требует любой ценой устранить св. Бернарда Клервоского. Коль скоро для него больше не находится места, Беатриче может больше не бояться соперников; она и не должна их иметь, ибо с абсолютным торжеством Беатриче связано абсолютное торжество св. Фомы Аквинского.

Разумеется, на взгляд того, кто видит вещи такими, какими они предстают перед любым читателем «Божественной комедии», св. Фома и его теология занимают в ней почетное место, о чем мы еще будем говорить. Тем не менее, это не единственный богослов в поэме, ибо, даже если обойти молчанием св. Бернарда, наряду с доминиканским Доктором в ней присутствует св. Бонавентура. Таким образом, Данте включил томистскую теологию в «Божественную комедию», но нельзя утверждать, что он включил «Божественную комедию» в томистскую теологию. Между тем о. Мандонне, как очевидно, стремился доказать именно это. Для него Данте – «верный последователь Фомы Аквинского», и его главное творение, «Божественная комедия», «принадлежит к богословскому порядку по своим целям, предмету и самой поэтической форме»[325]. Понятно, что убежденный в этой мысли интерпретатор Данте спонтанно предпринимает все необходимое для того, чтобы устранить факты, которые потребовали бы от него внести нюансы в эту формулировку. Понятно и то, что он сверх меры превозносит факты, поддерживающие его тезис. Так, нам сказали о том, что после Вергилия вожатым Данте становится Беатриче, но нам ничего не сказали о другом факте – о том, что после Беатриче его вожатым стал св. Бернард. По той же причине, как мы видели, св. Фома отождествляется с теологией, а томистская теология – с самим Откровением. После этого в «Божественной комедии» уже не остается места ни для каких нетомистских элементов любого происхождения, что и требовалось доказать.