Я неуклюже вскочила на ноги и быстро, не оглядываясь, кинулась прочь. Под скамьёй, в пелёнках снега, лежало синее тельце. Просматривались скрюченные ножки, ручки, большая голова…
Фанера в окне треснула, и в оконный проём полезло прошлое, словно упыри и вурдалаки в окна дома, с которого спало защитное заклятие. В уме, одна за другой, вспыхивали невыносимо яркие картины. Хотелось зажмуриться, как от слепящего света, но с закрытыми глазами они становились ещё чётче…
Я еду в машине скорой помощи. Я представляю себе Иисуса, который, озаряя сиянием весь салон, сидит рядом и смотрит на меня, чуть улыбаясь. Я была тогда очень религиозна. Когда мне было страшно, я вызывала друга — Иисуса, и он, как Чип и Дейл, спешил на помощь. Об этом я тоже забыла.
Согнувшись от боли, захожу в приёмную. Вокруг сидят незнакомые люди в серых и чёрных пальто и куртках и смотрят на меня с любопытством. Особенно им интересна кровь, что струится у меня по ногам. Девушка за стойкой регистратуры непроницаемо спокойным голосом что-то у меня спрашивает. Про паспорт, про страховое свидетельство, про что-то ещё. Я плохо её понимаю, на автопилоте вынимаю документы из сумки и покорно кладу на стойку. Она с той же нарочитой неспешностью берёт и сканирует мои документы. Старательно. Разворот за разворотом. Записывает. Воды отошли несколько часов назад, но тёплые струйки стекают по моим холодным ногам. По внутренней поверхности бедра, потом их приостанавливает бугорок в районе колена. Потом струйка забирается на холм, срывается с него и катится вниз с ускорением. Незнакомцы потихоньку теряют ко мне интерес: события развиваются недостаточно динамично.
Я лежу на кушетке, с одной стороны ко мне наклонилась медсестра и шарит холодной иглой в поисках вены, с другой навис какой-то парень с планшетом в руках. Кто он? Он задаёт мне вопросы. Медсестра никак не может попасть в вену, она уже сделала ложный выпад, как фехтовальщица-неудачница (смазанную синюю точку будет видно и через пятнадцать лет), и всё больше раздражается. Вопросы кажутся бесконечными.
Сознание заполнено болью и страхом, вышедшими из берегов и превратившимися во что-то иное, неназванное. Медсестра треплет мою руку, под ухом назойливый голос бубнит: дата рождения, сколько полных лет, группа крови, место рождения. Где меня мама родила. Её в том месте тоже пытали вопросами? Она сказала: Апшеронск. Просто слово такое, которое ничего не значит. Это всё равно, что человека в предсмертной агонии спрашивать, какой чай он любит: с чабрецом или с бергамотом? Что такое этот ваш чай? В моей реальности есть только тело, его непонятная животная жизнь, его муки, процесс, который в нём запустился, невозможность противиться этому процессу, остановить его или понять. Тело несётся куда-то, как взбесившийся слон, а ты изо всех сил стараешься не вывалиться и выжить. Или даже не выжить — просто не вывалиться.
Бу-бу-бу — прилипала с планшетом всё ещё тут. Медсестра наконец попала в вену и цедит кровь. Парень вносит данные терпеливо, иногда повторяет вопрос по три раза.
— Семейное положение…
— …
— Семейное положение?
— Есть муж.
Внезапно встревает крутящаяся рядом женщина в зелёном халате. Не фехтовальщица — та, наконец, закончила и понесла мою кровь в лабораторию. Другая. Я не знаю кто она и зачем здесь.
— Та ладна тебе!.. Ничо не путаешь?
— Брак официальный или гражданский? — уточняет парень.
— Официальный.
— Та ладна, какое официальный! Официальный — это когда штамп в паспорте. Поняла? — не унимается женщина.
Парень спросил, есть ли у меня штамп. Я ответила, что есть.
Дальше следуют вопросы о муже. Странная женщина слушает мои ответы с особым вниманием, постоянно переспрашивая. То ли надеется уличить меня во лжи, то ли пытается понять, в чём подвох, с чего бы этот муж женился на мне. Иногда мне даже кажется, что эта женщина — привидение роженицы из прошлого. Когда-то она, незамужняя девица, забеременела и родила здесь ребенка. А потом, чтобы спрятаться от острых когтей позора, от шипения и гадючьих взглядов людей, бедняга решила спрыгнуть в смерть. Она нырнула в тишину глубокого колодца, якобы ведущего к свету. С тех пор её привидение поселилось в роддоме и является каждой, кто под подозрением. Она отыгрывается за своё унижение.
— Не кричит! — снова возвращается акушерка и раздражённо суёт мне под нос маленькое тельце. — А то потом скажешь, это врачи!
Врачиха больно хватает меня за грудь, раздувшуюся от молока. Ежедневный осмотр. Идиотский организм. Укокошить ребенка смог, а догадаться, что молоко мне теперь ни к чему — нет.