– По лагерю слухи ходят, что это ты Туза покалечил, – сказал мне на следующий день Олег.

– Пусть ходят, – безразлично отмахнулся я, греясь у печурки. – Жалко, что не убил.

– Не боишься мести воров? – продолжал гнуть своё Волков.

Боюсь ли я мести воров? Хороший вопрос… Тут ведь помимо Туза авторитетов хватало, вон тот же Ваня Стальной, который вроде скорешился с «законником», и пару раз я видел его в нашем бараке, хотя и Туз нередко куда-то пропадал, вероятно, шастал к таким же уркам. И если они кинут клич и подтянут всех блатных, можно заказывать панихиду. А уж как уголовники расправляются с теми, кто просто рискнёт им что-то возразить, а не то что силу показать, за время пребывания здесь я был наслышан.

Например, не хочешь отдавать вору свою посылку – можешь запросто лишиться глаза. А ещё тебя без твоего ведома легко могут проиграть в карты. И твой новый «хозяин» может сделать с тобой всё, что ему взбредёт в голову. Хоть снова на тебя в карты сыграть, хоть сделать из тебя чушка, избивать тебя, когда вздумается, отбирать пайку… На моих глазах одного бедолагу засунули головой в стоявшую в коридоре бочку, куда сливались нечистоты. Они ещё не успели замёрзнуть, так что я не позавидовал несчастному. Кто-то, конечно, сопротивляется до последнего, но эти последние силы, как правило, быстро заканчиваются. И ты либо становишься беспрекословным рабом блатного, либо выбираешь смерть. Я даже не хотел себя представлять на этом месте.

А спустя пару дней я получил посылку от Вари. После шмона вертухаев от неё хорошо если осталась половина, но и то неплохо. Сухари, шматок сала и пять пачек папиросных гильз «Сальве» сделали мою жизнь ярче. Впрочем, не только мою, я решил подкормить самых доходяг с нашего этапа, которые пахали на разработке нефтяных месторождений. Лагерная администрация с какого-то перепугу без всяких объяснений снизила нормы пайков, что даже у обычно немых политических вызвало возмущение. Им-то как раз требовалось лучше питаться, они тратили калории на работах больше, чем получали с едой, тогда как блатные ничего не делали да ещё отбирали посылки, с которых неплохо харчевались.

Свой паёк получил и Лёва Лерман, за месяц на разработках превратившийся в бесплотную тень. Самодельным ножом, который арендовал у Олега в столярке, я тонкими ломтиками нарезал белое с розовыми прослойками сало, положил три ломтика на сухарик и протянул бывшему учителю.

– Что вы, не стоит, – чуть ли не шёпотом попробовал отказаться интеллигент.

– Бери, говорю, а то скоро совсем коньки откинешь, – настаивал я.

Тот сопротивлялся недолго. Прежде чем отправить сухарь с салом в рот, долго рассматривал нехитрую снедь, затем всё же решился, откусил половину расшатанными зубами, почмокал, словно пробуя на вкус, блаженно прищурился, и из его левого глаза по небритой щеке скатилась слеза. Вторую половину сухаря с салом он жевал несколько минут.

– Спасибо, я уже и забыл вкус настоящего сала, – поблагодарил меня Лерман, облизывая пальцы.

После того как всё раздал самым нуждающимся, один сухарь с парой ломтиков сала прикроил для себя. Благотворительность – вещь хорошая, только и о себе забывать не стоит. Жевал и незаметно косился в сторону воровского угла, откуда недобро зыркали урки.

Но самое главное, что к посылке было приложено письмо, которое пусть и перлюстрировали, поскольку конверт оказался вскрыт, но не изъяли. И там было маленькое чёрно-белое фото, с которого на меня глядело строгое лицо Вари. Фотокарточку я рассматривал несколько минут, вспоминая проведённое рядом с девушкой время, а затем спрятал за пазуху и принялся читать письмо. Варя писала, что после моего ареста в жизни порта ничего особенно не изменилось, что и докеры, и начальство порта вспоминают меня добрым словом, особенно мои музыкальные экзерсисы. Писала, что скучает, вспоминает, как я провожал её домой, как сидели в кафе, как я защитил её честь… Эти строки меня особенно тронули. Выходит, не только она запала мне в душу, но и я ей небезразличен! Чёрт, как же не вовремя я угодил в лагерь, глядишь, сейчас бы уже вовсю встречались…

«А там и в загс, так, что ли? – оборвал я сам себя. – Забыл, что находился в бегах и был на волосок от гибели? Ты не мог осесть в одном месте и создать семью, потому что тебе нужно было постоянно менять дислокацию, ведь по твоему следу идут ищейки Ежова. Так что не окажись я в лагере, всё равно пришлось бы заметать следы, и кто знает, может, я сумел бы уже проникнуть на судно, идущее за границу. Был бы сейчас в какой-нибудь Турции, а оттуда можно махнуть хоть куда».

Мне даже показалось, что от листка бумаги ещё исходил лёгкий аромат сирени – духов, которыми пользовалась Варя. Письмо я аккуратно свернул в несколько раз и спрятал во внутренний карман свой робы. Лежал на своей шконке, заложив руки за голову, смотрел в дощатый потолок, вслушиваясь в потрескивание дров в печурке, и было мне так хорошо, как не было ещё после того, как воры убили отца Иллариона. Посветлело на душе, хоть песни пой. Вот я и не выдержал, запел вполголоса:

Остальные стали прислушиваться, и финал песни прошёл под общее молчание прежде гудевшего барака, где все как один превратились в преданного слушателя. Только закончил петь, как со всех сторон посыпались вопросы, мол, что за песня и кто автор?

Снова, как когда-то о «Тёмной ночи» и «Шаландах», заявил, что сочинил её мой знакомый, и меня также попросили спеть ещё раз. Просили политические, блатные же в своём углу играли в карты и делали вид, что им по барабану, что интересовало в данный момент весь барак, хотя я видел, что они прислушиваются к происходящему.

– Ладно, уговорили, – буркнул я, всем своим видом демонстрируя, что делаю одолжение.

Спел, теперь уже кое-кто даже подпевал, запомнив некоторые слова с первого раза. Затем меня спросили, что ещё интересного сочинил мой друг? Я сказал, мол, много чего, но уже хочу спать, да и вам, граждане осуждённые, не мешало бы выспаться перед завтрашней сменой.

А назавтра, не успел прийти на смену, Олег «обрадовал» меня новостью, от которой мне стало не по себе.