«Вечер Анны Павловны был пущен. Веретёна с разных сторон равномерно и не умолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела только одна пожилая дама с исплаканным, худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат; в другом, молодом, – красавица княжна Элен, дочь князя Василия, и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня Болконская. В третьем – Мортемар и Анна Павловна…»

Всё-таки слабовата лампочка, всего одна на весь барак, так через месяц и зрения можно лишиться. Хорошо бы скоммуниздить где-нибудь индивидуальную керосинку. Керосин в мастерских имелся, у меня там завязались неплохие отношения с мастером Семочко, уж бутылку он может отлить. Семочко ещё недавно был зэком, сев якобы за вредительство на производстве, но минувшей осенью вышло ему послабление, и он получил свободу. Однако уезжать отсюда по какой-то причине не захотел, остался на заводе вольнонаёмным. И не он один, кстати, по слухам, таковых было ещё несколько человек. Ну а что, нет у людей семьи, ехать не к кому, а тут вроде как и привыкли. У Семочко жена и дочь погибли во время его отсидки в Ухтпечлаге, утонули в Чёрном море на напоровшемся на подводные камни теплоходе, а с ними ещё под сотню человек. Тела так и не нашли, так что даже съездить на могилки поклониться некуда.

Тут ещё доморощенный поэт надрывался перед уголовниками, зарабатывая лишний кусок сухаря с парой глотков чифиря. Да и то не факт, что обломится. Прознали урки, что в наш этап рифмоплёт затесался, Костя Ерохин, который в прежней жизни в многотиражку стихи пописывал, и стали его доводить требованиями сочинить что-нибудь о тяготах жизни в неволе. Пообещали не бить, а иногда даже и подкармливать. На его месте, наверное, согласился бы любой, вот и сейчас Костя декламировал свой очередной опус. Причём декламировал с чувством, напоминая когда-то виденное в хронике выступление Андрея Вознесенского.

Конечно, насчёт Крайнего Севера Костя немного загнул, но в целом сюжет в тему. Во всяком случае, уркам стихи понравились, и довольный рифмоплёт уселся хлебать чифирь с сухарём вприкуску.

После короткой словесной перепалки с Тузом я предполагал, что уже этой ночью со мной могут устроить разборки. Поэтому практически до утра не сомкнул глаз, готовый в любой момент вступить в схватку. Уверенности придавал спрятанный под подушкой самодельный кастет. Форму я сделал из влажного песка, кусок свинца спёр в ремонтном цехе, расплавил его на маленьком костерке в жестяной банке и залил в форму… Не говоря, зачем мне это нужно, попросил у Семочко на час-другой круглый напильник, с его помощью обработал все закругления – и кастет готов! Мало ли что может случиться, в зоне всегда приходится быть настороже, даже если у тебя внешне ровные отношения с лагерными авторитетами. А учитывая последние события, наличие хоть какого-то холодного оружия весьма кстати.

Можно, конечно, использовать и совок с кочергой, стоявшие возле печки, но до них ещё нужно добежать, и не факт, что такая возможность представится.

Я почесал руку. Тряпки, которые призваны нам заменять матрасы и одеяла, равно как и подушки, по консистенции больше похожие на валуны непонятного цвета, мы получили под лейблом «постельное бельё», причём, как уверял нас завхоз, после санобработки. Наверное, санобработка была так себе, потому что утром мы обнаруживали на себе свежие покраснения. Сосали клопы кровь безболезненно, но потом эти ранки чесались. Хорошо ещё, что вши здесь, в отличие от других лагерей, были редкостью, так как по приказу Мороза в каждом отряде имелась ручная машинка для стрижки волос.

Лучше всего получалось стричь у зэка по фамилии Исайкин, который и на воле работал парикмахером, поэтому с выбором ответственного лица не мучились. Яков Семёнович жил в посёлке Коминтерново, в полусотне километров от Одессы, и прибыл с нашим, одесским этапом. Впаяли ему 10 лет за покушение на жизнь партийного работника. Как он сам рассказывал, пришёл к нему стричься и бриться недавно назначенный глава посёлка. Да больно уж дёрганым и разговорчивым оказался клиент, не сиделось ему спокойно. Вот и порезал его случайно Яков Семёнович, когда брил. Неглубоко, но кровило изрядно.

– Побежал жаловаться на меня, якобы я хотел его зарезать, – сокрушался мастер ножниц и бритвы. – Я следователю говорю: «Таки вы наплюйте ему в глаза. Сам он виноват. Это поц без стыда и совести!» Да где там, попал в жернова.

Как бы то ни было, в эту ночь урки не стали на меня наезжать, и под утро, когда барак уже дрых в полном составе, за исключением подкидывавшего дрова в печь Митяя, я тоже задремал. Вроде только закрыл глаза – а уже команда дневального: «Подъём!» Туз с Меченым, впрочем, продолжали «давить массу», как говорили у нас в армии. Вот уже вторую неделю они прикидывались больными, и сержант явно на них махнул рукой, предпочитая не связываться с уголовным элементом.

«Что же мне теперь, каждую ночь вот так не спать? – думал я, в лёгкой прострации, словно сомнамбула, двигаясь от столовой к ремзаводу. – И надолго меня хватит? В сменку подежурить никого не попросишь – ни политических, ни, тем более, уголовников, которые под Тузом и Меченым ходят».

От отца Иллариона не укрылось моё состояние, когда я заглянул в столярку погреться. На улице сегодня было особенно морозно, градусов двадцать пять ниже нуля, а в столярном цехе бойко горела печка, обложенная на всякий случай кирпичами, которые тоже неплохо нагревались, отдавая тепло окружающему пространству.

– Что стряслось, Клим? – спросил священник, не отрываясь от работы.

– Да нет, нормально всё, отец Илларион…

– А я вижу, что терзает тебя что-то. Скажи – легче станет.

И словно какую-то пробку выдернул старик. Слова из меня полились сами собой. Нет, всю свою историю, конечно, я не рассказал, ни к чему впутывать батюшку в такие дела, если уж я решил до последнего выдавать себя за Клима Кузнецова. А вот о разговоре с Тузом, в котором упоминался отец Илларион, и последующей затем бессонной ночи покаялся.

– Не переживай, – успокоил меня собеседник.

– Да я особо и не переживаю.

– Переживаешь, я же вижу, – скупо улыбнулся священник. – А если бы перед сном вчера помолился, Господь тебя утешил бы. Молитву знаешь хотя бы одну?

– Отче наш, иже еси на небеси…