Что же касается его собственных замыслов, они были весьма разнообразны. Антокольский предполагал написать пьесу («Может быть, она будет трагедией, но наверняка не будет идиллией»). Кроме того, он задумал большую историко-литературную и лирико-публицистическую работу о своем «любимом поэте и мыслителе Александре Блоке».
В 1946 году вышла «Третья книга войны» — последняя военная книга Антокольского. Главный ее раздел озаглавлен «От Орла до Берлина». Сюда включены стихи, написанные после трех фронтовых поездок.
Книга вышла незадолго до пятидесятилетия ее автора. В этом возрасте человеком волей-неволей овладевают невеселые мысли.
«Что же, старость — так старость. Посмотрим, куда она гнет...» — пишет Антокольский в «Третьей книге войны». Его мысли о старости становятся особенно горькими из-за постоянной тоски по сыну: «Но далеко мой мальчик уехал, — куда не сказал». Стихотворение, которое я цитирую, малоизвестно, поэт никогда не переиздавал его. Оно проникнуто безысходной грустью, как и строки, написанные Антокольским в день победы: «Сыновья наши и братья, павшие смертью храбрых! Услышьте нас сегодня...» Что же делать, если отцу суждено было справить торжество победы на тризне единственного сына.
Пройдет какое-то время — и трагическая тема сына найдет разрешение, своего рода катарсис, в «Надписи на книге молодого».
Это стихотворение сначала называлось иначе — «Поэзия». Все оно — от начала до конца — страстный монолог, обращенный к Поэзии:
«После войны появились молодые поэты, пришедшие из армии и армией воспитанные, — писал однажды Антокольский. — Потрясающий душевный и исторический опыт стал темой их первых книг. Дружба и близость с ними сделались насущной потребностью для меня после войны».
В конце 1945 года в Москве состоялся вечер молодых поэтов. Вступительное слово сказал Павел Антокольский. Сохранилась фотография: Антокольский со своими молодыми друзьями — Ю. Друниной, В. Тушновой, В. Уриным и С. Гудзенко.
ЧЕТВЕРТАЯ ЖИЗНЬ
«МОЛНИЯМИ ФОРМУЛ И ДОГАДОК»
Почти у каждого поэта есть стихи, которые либо пишутся как программные, либо оказываются программными после того, как они написаны.
Антокольский не только пишет программные стихи, но и верстает их в своих книгах так, чтобы у читателя не оставалось на этот счет никаких сомнений. Когда они теряют для него программное значение, он либо перестает их печатать, либо переименовывает их, либо находит им более скромное место.
Так ведется у него с двадцатых годов.
Он никогда не откроет книгу и не завершит ее стихами более или менее проходными, рядовыми, не имеющими для него важного принципиального смысла.
В очень многих его книгах мы находим «Вступление» и «Заключение». Если же стихов с такими названиями не оказывается, то их роль выполняют другие, столь же программные по всему своему смыслу.
Беру наугад «Третью книгу». Она открывается «Вступлением». Здесь дано тогдашнее поэтическое кредо Антокольского:
Завершается книга разделом «Заключение», куда входят «Поэт», «Ремесло» и «Пушкин».
К «Вступлению» Антокольский быстро охладел и никогда к нему не возврашался — выраженные в нем мысли и чувства, видимо, очень скоро потеряли для него свой программный смысл. Зато полностью и до сих пор сохранили этот смысл стихи, вошедшие в «Заключение». Достаточно напомнить, что здесь были впервые сказаны слова о неприбранном будничном горе.
Беру книгу «Действующие лица», вышедшую через пять лет. В ней тоже есть «Заключение». Я уже цитировал его: «Клянясь губами жаркими, сухими — не изменять ей. Никогда. Ни с кем». Эту клятву поэт дает правде века. Такова его поэтическая программа. Что же касается вступления, то на этот раз его заменяет «Пролог»: «Взвивайся, занавес! Пора. Дай руку, век! Пора».
Беру «Четвертое измерение», вышедшее почти через сорок лет после «Третьей книги». В нем тоже есть «Вступление» и «Заключение».