Антокольский описывает начало штурма, в котором принимали участие все рода войск: «Концерт» нельзя сравнить ни с какими звуками мира. Это — Космос».
Запись сделана 22 октября 1943 года. «Конечно, ради одного этого стоило приехать, — отмечает Антокольский, но тут же им овладевают мысли совсем иного рода: — Сегодня, 22-го, Вовочке исполняется двадцать лет. Исполнилось бы. Для меня он остался восемнадцатилетним».
После этого памятного дня Антокольский пробыл на фронте недолго. Написав несколько очерков для «Комсомольской правды», он пытался писать и стихи, но дело не ладилось. Оставаясь наедине с дневником, он как бы хотел разобраться в самом себе, понять, что с ним происходит.
Не могу не привести поистине пронзительную запись, сделанную 25 октября:
«Со стихами у меня полный швах и провал. Не только не могу их писать, но и не хочется: всякий язык кажется приблизительным, бедным, чужим. И рифма, и ритм раздражают, как условность. Я ничего не могу сказать в стихах такого, что не было сказано до меня тысячу раз. Ведь это и прежде бывало, что я подолгу не писал стихов, но так катастрофически дело не обстояло никогда. Я знаю, или вернее догадываюсь, в чем секрет. В отсутствии перспективы... Все, все упирается в гибель Вовы. Как просто и как неожиданно разрешилась сложная история моего существования. Жил — очень интересно и одухотворенно, умел увлекаться и служить другим, написал несколько книг... И все, все перетянула на весах гибель рожденного мною человека. Пока Вова жил и рос на моих глазах, я восхищался им безмерно и болезненно любил его, но никогда не думал, что он — солнце, вокруг которого вертится моя вселенная. Оказалось, что это именно так. Вот почему можно прикидываться живым, деятельным, заинтересованным в чем-то. Можно увлечься внешними событиями, чужими словами, но стоит вспомнить о главном, и от всего отшвыривает, как сильным током».
Однако, каково бы ни было внутреннее состояние Антокольского, он оставался фронтовым корреспондентом и продолжал свою работу.
Впечатления, потрясшие его, воплотились прежде всего в очерке «На правом берегу». В нем описан упомянутый в дневнике космический «концерт»: «Как это всегда бывает при напряженном ожидании, последние две-три минуты прошли совсем незаметно, — и с потрясающей внезапностью воздух оказался разорванным громоподобными, скрежещущими, ахающими звуками... Стреляет все — каждая выбоина земли, каждый куст».
Эти слова потом перешли в стихотворение «Правый берег Днепра»:
Очерк «На правом берегу» заканчивался так: «Бой разгорается. Есть в нем напряженная, страшная красота... То, что здесь названо условным словом «красота», проще назвать любовью к Родине, к этой безмерно израненной земле, к этой трижды великой, бессмертной реке, на берегах которой идет жестокий бой».
Бои разгорались тогда не только на правом берегу Днепра. События развивались благоприятно на всех фронтах. Каждый день приносил все новые и новые радостные известия. Люди вокруг жили счастливым предчувствием близкой победы.
Московская литературная жизнь становилась все более интенсивной и волей-неволей вовлекала поэта в свой ежедневный круговорот. Антокольский присутствовал на писательском пленуме, вместе с Д. Толстым, С. Маршаком, Л. Леоновым и К. Симоновым руководил вновь созданной литературной секцией ВОКС, открывал вечер Я. Судрабкална, обсуждал в Союзе писателей новые стихи Л. Мартынова, читал переводы на вечере Н. Зарьяна.
Еще в двадцатых годах Антокольский начал переводить французских поэтов. Теперь он много занимался переводами, — в частности, перевел столь близкое ему после гибели сына «Горе» В. Гюго («Шарль, мой любимый сын. Тебя со мною нет»).
В сорок первом году Антокольский сблизился с известным французским писателем-коммунистом Жан Ришаром Блоком и написал стихотворение «Жан Ришар Блок в Казани».
Впоследствии они продолжали встречаться и в Москве. В статье, написанной двадцать лет спустя и посвященной восьмидесятилетию Жан Ришара Блока, Антокольский вспоминал: «У меня дома мы с Жан Ришаром и его женой Маргерит Блок слушаем по радио о прорыве ленинградской блокады. В полночь приходит Володя Луговской и с ним Николай Тихонов — седой, загорелый, завьюженный до бровей на пустых московских улицах. Он скидывает шинель, отряхивает ушанку. Сегодня он приехал из Ленинграда. У Жан Ришара Блока чуть хмельные, влажные и, как всегда, блестящие глаза... Весь он растворился в пытливом внимании к рассказам Тихонова».
В тот же вечер Жан Ришар Блок прочел русским друзьям стихи из только что полученного им гектографированного подпольного сборника «Честь поэтов». Имена его авторов никому не были известны: Жак Дестен, Жан Колер, Жан дю О...
Вскоре Антокольский выступил со статьей «Подпольная поэзия Франции» и переводами из Жака Дестена. Позже он узнал, что это был один из псевдонимов Луи Арагона. В «Третьей книге войны» Арагон и Дестен еще представлены на равных правах, но в вышедшей десять лет спустя «Гражданской поэзии Франции» Дестена уже нет, и все написанные им стихи возвращены законному автору. Такова, например, «Баллада о том, как поют под пыткой», с блеском переведенная Антокольским.
В 1947 году, когда из Франции пришло скорбное известие о кончине Жан Ришара Блока, Антокольский написал статью, в которой рассказал о своих встречах с этим замечательным человеком. На книжной полке у Павла Григорьевича я увидал том Малларме на французском языке, с французской же надписью: «Поэту Павлу Антокольскому прозаик Жан Ришар Блок дарит это избранное поэта Малларме в знак братского сочувствия и глубокого восхищения. Москва, январь 1944 г. Заря победы».
В годы войны, в особенности к ее концу, Антокольский часто выступает с публицистическими статьями и очерками о русских поэтах — классиках и современниках. Они печатаются в журналах и газетах и в 1945 году, собранные вместе, образуют книгу «Испытание временем», первую книгу Антокольского — публициста и исследователя отечественной поэзии.
Статьи о Лермонтове, Державине, Лесе Украинке соседствуют в этой книге с очерками о Багрицком, Тихонове, Пастернаке, Бажане, Суркове, Первомайском. Завершает книгу статья «Торжество нравственной силы». В ней Антокольский рассказывает об участниках подпольной молодежной организации «Молодая гвардия», посмертно удостоенных звания Героя Советского Союза. Эта статья была впервые напечатана в сентябре 1943 года, задолго до того, как А. Фадеев написал первые главы своего известного романа.
«Испытанию временем» в высшей степени присуще чувство литературного историзма. Такова основа очерков о русских поэтах, неизменно воссоздающих «дорогие нам человеческие облики». Но в «Испытании временем» есть и нечто более значительное и важное — чувство истории. Оно придает книге остропублицистический характер.