Передо мной странички, вырванные, по-видимому, из тетрадки, где писалась поэма «Чкалов». На оборотной стороне карандашом набросана последняя глава «Сына». Начальная строфа выглядит в первом варианте так:
В первую строку сразу же вносятся поправки: «
Вторую строфу Антокольский правит сравнительно мало. В карандашном наброске она начинается так: «Ты в ней остаешься. Один. Отрешенный...» Тут же делается исправление: «Ты в ней остаешься
Гораздо труднее складывается третья строфа. Вот ее первоначальный набросок:
Вторая строка тут же зачеркивается. Вместо нее поэт пишет: «
В начале четвертой строфы Антокольский пишет: «На этом кончается все: удивленье, забвенье, незнанье...», но сразу зачеркивает написанное и продолжает иначе:
Последние две строки тут же переделываются: «
Пятая — и, может быть, самая замечательная — строфа («Прощай. Поезда не приходят оттуда. Прощай. Самолеты туда не летают») пишется сразу. В ней делается только одна поправка. Последняя строка сначала выглядит так: «А сны расплываются, снятся и тают». В окончательном тексте: «А сны
Немало труда вкладывает поэт в шестую, заключительную строфу. В карандашном наброске читаем:
Поэт перебирает несколько вариантов: «И снится, что ты
В машинописном тексте есть одна строфа, отсутствующая в карандашном наброске. Она предшествует последней («Мне снится, что ты еще малый ребенок») и, судя по всему, призвана ее подготовить:
Однако поэт тут же вычеркивает ее.
Возможно, что работа, проделанная Антокольским над последней главой «Сына», покажется кому-нибудь не столь уж существенной и не заслуживающей рассмотрения. На мой взгляд, это не так. Напомню только одну поправку, сделанную поэтом. Сравните две строки: «И топчешь всех раньше тебя погребенных» и «Ту землю, где столько лежит погребенных». Насколько поэтичнее и попросту точнее звучат слова поэта во втором случае! Я не говорю уж о том, что из семи строф, составлявших последнюю главу в первоначальном варианте, Антокольский вычеркнул две, — стремление быть максимально кратким поучительно само по себе.
Главное в «Сыне» — непосредственная сила «неприбранного, будничного горя».
Вновь приводя эти слова, я хочу подчеркнуть, что к решению трагической темы Антокольский был подготовлен всей своей жизнью в поэзии. Скорбная повесть о сыне вряд ли приобрела бы такое звучание, если бы не то понимание трагического, которому он следовал всю жизнь.
«Многие путают трагедию и трагическое в искусстве с пессимизмом, — писал он однажды. — Вредная путаница! У трагедии нет ничего общего с пессимизмом». И еще: «Трагедия может вывернуть человека наизнанку, но человек в конечном счете поблагодарит ее за громовой урок
Этот громовой урок — не что иное, как аристотелев
Катарсис — понятие в самой сущности своей диалектическое. В буквальном переводе это слово означает разрешение, очищение. Катарсис предполагает снятие противоположностей в некоем синтезе страдания и радости, горя и счастья, тьмы и света.
Читая эти строки Блока, нельзя не вспомнить Председателя пушкинского «Пира во время чумы» и его знаменитую песню: «Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю», «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья». В песне Председателя нашло свое, быть может, высшее выражение трагическое в поэзии Пушкина.
Слова Антокольского о трагическом и трагедии — не случайные и не проходные слова. В них выразилось нечто очень существенное для его писательского мировоззрения.