В статье о Блоке, рассказывая о замыслах поэта и подчеркивая, что «
Как известно, происхождение трагедии обычно связывается с борьбой двух противоположных начал — Диониса и Аполлона. Дионис — темное начало, стихийная мощь музыки, сочетание радости и страдания. Аполлон — обратное начало, созидательное, организующее,
Свои поиски трагедии Блок ведет именно здесь. Пусть трагический замысел на этот раз неожиданно обрывается юмористической концовкой, все равно поиски будут продолжаться, как и попытки осмыслить эти поиски, определить их характер и направление. Вспомните хотя бы выписки, которые Блок делает из «Происхождения трагедии» Ницше.
Антокольский цитирует блоковское «Крушение гуманизма»: «Оптимизм вообще — несложное и небогатое миросозерцание, обыкновенно исключающее возможность взглянуть на мир, как на целое. Его обыкновенное оправдание перед людьми и перед самим собою в том, что он противоположен пессимизму; но он никогда не совпадает также и с
Овладеть сложностью мира способно только трагическое мировоззрение! Антокольский развивает эту мысль Блока. Сущность трагического мировоззрения, «прежде всего,
«...Предмет трагедии есть жизнь во всей многосложности ее элементов, — писал Белинский. — ...Ни один род поэзии не властвует так сильно над нашей душою, не увлекает нас таким неотразимым обаянием и не доставляет нам такого высокого наслаждения, как трагедия».
Все это очень рано понял Антокольский. Особое место, прочно завоеванное им еще в поэзии двадцатых годов, во многом определялось трагической патетикой его «французских» поэм — каждую из них мы вправе назвать своего рода поэтической трагедией.
В книгу «1920 — 1928» (она вышла в 1929 году) Антокольский впервые включил цикл «Сумерки трагедии». Вступление к нему («Над дребезгом скрипок и люстр...») есть, в сущности,
Дыхание этой трагедии с особенной силой ощущается в последнем стихотворении цикла, посвященном В. Луговскому. Речь в нем идет о двух летчиках — о дружбе, о мужестве, о гибели: «Я только и знаю, что гибну. А ты?»
Как-то Павел Григорьевич сказал мне, что не знает лучшего девиза для своей поэзии, нежели слова Кольцова: «И чтоб с горем, в пиру, быть с веселым лицом; на погибель идти — песни петь соловьем!»
Шекепир — создатель «Гамлета», к которому Антокольский столько раз возвращался в стихах («Шекспира надо принять целиком, таким, каков он есть. В живой диалектике раздирающих его противоречий». Читай: во всей
Трагическая поэма «Сын» поистине способна «вывернуть человека наизнанку». Но автор ее прав: в конечном счете читатель поблагодарит его за «громовой урок
Сообщая о том, что поэма «Сын» выходит отдельным изданием, газета «Литература и искусство» оценивала ее как «одно из самых сильных произведений Антокольского, интересное явление нашей поэзии военного времени».
Эту оценку вскоре сменили отзывы, гораздо более решительные и определенные.
Вот что говорил, например, Н. Тихонов: «В дни войны вступают в строй и самые древние формы поэзии, которые, казалось бы, давно ушли в прошлое. Что мы помним о древних скальдах, сопровождавших дружины и слагавших свои песни на поле брани, славивших павших героев или звавших своей песней к мести? А вот мы читаем прекрасную поэму Павла Антокольского «Сын», о которой люди посвященные говорят, что это и есть песня скальда над могилой сына, павшего за родину. Вместе с тем поэма эта — не надгробная надпись, не эпитафия. Она говорит о нашей живой действительности».
В том же выступлении (это был доклад «Советская литература в дни Отечественной войны» на пленуме Правления СП СССР в феврале 1944 года) Тихонов, между прочим, говорил: «Задумайтесь над тем, почему стихи А. Прокофьева и стихи. П. Антокольского шли листовками к партизанам. Одного знали как песенника, другого как
Подчеркнутые мною слова чрезвычайно интересны. Пусть мимоходом и как бы задним числом Тихонов сформулировал в них свое представление о довоенном Антокольском. Поэт пафосный
Происходивший сразу после победы майский писательский форум 1945 года оказался своего рода смотром советской литературы военных лет. «Сыну» было уделено на этом смотре много внимания. Почти каждый поэт, поднимавшийся на трибуну, считал своим долгом сказать хотя бы несколько слов о поэме Антокольского.
Е. Долматовский отметил, что поэзия Антокольского в годы войны приобрела новое качество: «Считавшийся книжным Павел Антокольский стал поэтом со многими чертами трибуна».
Годы войны в самом деле перечеркнули представление об Антокольском как о книжном поэте. Ответственное слово «трибун» было произнесено по праву. Чуть отвлеченная