Но, к сожалению, в книге «Десять лет» немало и таких стихов, где на первый план выступает столь не свойственная Антокольскому одическая манера. Эти стихи, что называется, ниже возможностей их автора.
Я уже говорил о напечатанном в «Пушкинском годе» стихотворении «Баку»: «Мне затем подарен этот город» и т. д. Почти через пятнадцать лет, снова побывав в Азербайджане, Антокольский написал еще одно стихотворение о Баку. Казалось бы, все то же — и Волчьи Ворота, и «ночная подкова огней», и зурначи, — но голосу поэта недостает былой лирической свободы, а возникающая в конце стихотворения тема войны в Корее («Мы над картой Кореи стоим: бой в Сеуле! На улицах бой!») кажется здесь малоорганичной и не обязательной.
В 1954 году появилась в печати поэма «В переулке за Арбатом».
Это было уже не первое обращение Антокольского к жанру поэмы после «Сына». В 1948 году он написал к столетию «Манифеста Коммунистической партии» небольшую поэму «Тысяча восемьсот сорок восьмой» (позднейшее название — «Коммунистический манифест»). Подобно «французским» поэмам Антокольского, «Коммунистический манифест» проникнут чувством истории, но оно отличается теперь большей зрелостью и помогает создать зримый образ Маркса, пишущего свой гениальный труд.
Образ Маркса дан в поэме на фоне революционных событий во Франции: «И Маркс пришел сюда. В разгар событий, в упоенье, в схватку прений», «И в пламени багровом, казалось, Маркс дышал, как под отцовским кровом».
Отношение поэта к историческим событиям стало более глубоким и зрелым, но в «Коммунистическом манифесте» отсутствует то, чем были так сильны «Робеспьер и Горгона» и «Франсуа Вийон»: клокотание страстей, поэтическое упоение, «неизъяснимый сердца жар», как говорил Пушкин. В этом смысле «Коммунистический манифест» ближе к «Коммуне 1871 года».
Через два года после «Коммунистического манифеста» Антокольский задумал поэму «Океан», но она печаталась лишь в отрывках, была завершена позже и появилась в книге «Мастерская», вышедшей восемь лет спустя.
Поэма «В переулке за Арбатом» задумывалась автором эпически широко. Ее герой Ваня Егоров десятилетним мальчиком приезжает в Москву двадцатого года. После ночи, проведенной среди мальчишек-беспризорников, Ваня отправляется на Красную площадь, знакомится там с молодым матросом и, сидя на его плече, видит и слышит Ленина. Затем мальчик попадает в детский дом, разместившийся в одном из дворянских особняков за Арбатом, и сразу же получает кличку «строитель». Он все время что-нибудь придумывает: «Винт, чтобы землю пробуравить! Чертеж полета на луну!» В своих мальчишеских мечтах Ваня видит «им выстроенную Москву»: парки, театры, трибуны, памятники...
В детдоме на Ваню сразу обращает внимание его руководитель — бородатый студент-историк Андрей Григорьевич Бороздин. В образе Бороздина автор дает нечто вроде своего двойника:
Наступает «тридцатый переломный год». Студент технического вуза, двадцатилетний Иван Егоров едет на практику и в поезде встречается с молодой актрисой Женей. Пройдет немного дней — и Женя пригласит его на премьеру «Горя от ума», где будет играть Софью. А еще через некоторое время она станет женой вступающего в самостоятельную жизнь молодого инженера Ивана Егорова и приедет к нему на строительство бумкомбината.
Начинается война. Старший лейтенант Егоров сражается под Москвой, его тяжело ранят, в горячечном бреду ему является и снова гладит его жаркой ладонью старый знакомец — матрос. Егоров проводит месяц в госпитале, затем снова отправляется на фронт, получает под Белгородом третий орден и встречает день победы на Висле.
После победы Иван Егоров со славой возвращается домой, обнимает горячо любимую жену и целиком отдается творчеству: «Вот, вот они — театры, арки, трибуны, башни, корпуса жилых домов, большие парки, лесных массивов полоса...» Не все в его работе идет гладко («Другими, стало быть, добыто сегодняшнее торжество»), на какое-то время он чувствует себя отставшим. Его юношеские мечты кажутся ему устаревшими, но он быстро овладевает собой: «Мне, может, не хватает роста, но предстоит еще расти».
На том месте, где когда-то стоял дворянский особняк (в начале войны его разрушила фашистская бомба), теперь начинается постройка новой средней школы. Среди посланцев университета, делающих обмер на стройке, — наш давний знакомец Андрей Григорьевич Бороздин. Обращаясь ко всем, кто готов его слушать, он горячо и увлеченно говорит о том, что могут обнаружить археологи, когда разроют московский грунт:
Бороздин призывает своих слушателей вглядеться в погибшего триста лет назад «великана-мастерового», строителя и солдата Москвы, который «лил мортиры, плел рогожу», потом таился от полицейской слежки, высылался без паспорта «за сотни верст, на сотни лет», но вновь возникал на баррикадах девятьсот пятого года с пламенным призывом: «Жди меня, Москва! Когда-нибудь ты вспомнишь в песне мои последние слова!»
В этом историческом экскурсе поэт, видимо, стремится раскрыть общий смысл своего повествования, обосновать лежащую в основе поэмы идею исторической преемственности поколений.
На постройке школы Иван Егоров встречается с Бороздиным после тридцатилетней разлуки:
Многое в поэме связано с тем, что пришлось пережить самому автору. «И я служил в детдоме этом», — пишет поэт, уже с самого начала подчеркивая полную достоверность повествования. Рассказ о маленьком районном театрике, «смиренном пасынке Москвы», где выступает Женя, вероятно, в какой-то мере продиктован театральным опытом автора. Не случайно, наконец, и то, что молодой инженер Егоров оказывается на строительстве бумкомбината: автор мобилизует здесь впечатления своей давней поездки на Сясьстрой. «Гудок осипший безутешно вопит в дожди, в промозглый мрак, за Ладогу», — эти строки почти буквально повторяют то, что было сказано больше двадцати лет назад в книге «Действующие лица»: «Его гудок вопит в дожди, во мрак, за Ладогу».
Многое в поэме удалось, — прежде всего, лирические отступления: «Тебе, Москва, пережитое за полстолетья отдаю», «О, ранний возраст человечий, рост, рвущийся из всех одежд», «О молодость моя! Ты тоже так чувствуешь, пока я жив». Истинной патетикой проникнуты многочисленные обращения к Москве двадцатых годов («Москва! Ты помнишь рев орудий», «Москва, Москва! Как ты заметишь его в вокзальной толкотне...», «Незабываемые годы! Москва сурова и ясна...» ), к военной и послевоенной Москве («Такой запомню навсегда я тебя, военная Москва», «Москва, Москва! Расти и стройся в рубинах звезд, в алмазах льда»).
Одна из строф поэмы до сих пор служит Антокольскому чем-то вроде поэтического герба. По его словам, он и сейчас готов поставить ее эпиграфом ко всему своему жизненному и творческому пути:
Поэма «В переулке за Арбатом» занимает свое место в творчестве Антокольского, но вряд ли двигает его вперед.