Это строки из стихотворения «Действующие лица говорят». С таким призывом обращаются к Времени действующие лица поэзии Антокольского. А в стихотворении «Время говорит» есть строки: «Я люблю веселый беспорядок, я пляшу, когда твой разум полн молниями формул и догадок!» С таким призывом Время обращается к человеку.
Это — своего рода кредо Антокольского, девиз его четвертой жизни в поэзии.
Весь мир для Антокольского — огромная мастерская, где человек разгадывает вековые тайны материи, ищет на поверхности планет давно исчезнувшие города, различает в картине микромира бег частиц и колебания волн. Но с особой силой влечет его к себе, целиком поглощает, постоянно заставляет размышлять о нем древнейший и неотразимо прекрасный вид человеческого творчества — искусство. «Искусство не ждет приглашений», «Рождение искусства», «Конец искусства», «Поэзия», «Черновик», «Жизнь поэта», «Старый скульптор», «Баллада о поэзии», «Иероним Босх», «Рабы Микеланджело», «Пикассо», «Ольге Берггольц», «Циркачка», «Замысел»... Я перечиеляю только те стихи, названия которых говорят сами за себя.
Может возникнуть вопрос: не слишком ли много стихов о поэтах, живописцах, скульпторах, актерах и прочих служителях муз? Не ограничивает ли традиционное и давнее пристрастие Антокольского к теме искусства жизненный диапазон его поэзии? Но в трактовке Антокольского тема искусства оказывается шире самой себя и становится символом неиссякаемого творческого духа, проникающего во все поры человеческого существования. Искусство для Антокольского, прежде всего, духовный подвиг, безраздельная поглощенность творчеством, одна из наивысших форм служения обществу. Говоря о художнике, Антокольский всегда так или иначе утверждает свой идеал человеческой личности: волю к творчеству, жажду риска, одержимость идеей, совершенство мастерства.
Эти строки неожиданно встретили возражения со стороны Л. Озерова: «Как-то не вяжется эта «гонка» с чеканкой и ковкой, резьбой и литьем — работами, требующими, помимо сноровки, основательности и сосредоточенности. Быстрота — не синоним гонки. К гонке скорей подходит спешка...»
Но ведь совершенно ясно, что Антокольский имеет в виду вовсе не спешку и торопливость, а естественное нетерпение художника, жажду в отпущенный ему короткий срок сделать максимум того, что в его силах.
«Нет счета моим ненаписанным книгам. Я волн океанских не видел в глаза», — эти слова поэта перекликаются с известными словами Маяковского о том, что он в долгу «перед всем, про что не успел написать». «Вечная гонка» — отнюдь не спешка, а постоянная неудовлетворенность собой, вдохновляющая художника на все новую и новую «чеканку и ковку».
Я не говорю уж о том, что «гонка» в понимании Антокольского предполагает определенную цель, к которой стремится поэт,
Когда Антокольский писал о «вечной гонке», шла его четвертая жизнь в поэзии. Но, как это ни парадоксально, своей напряженностью, творческим темпом, страстностью «вечной гонки» его четвертая жизнь напоминает не вторую и даже не третью, а первую.
В 1956 году Антокольский поехал в Бельгию. Он отправился туда как советский делегат на международную встречу поэтов, состоявшуюся в одном из маленьких бельгийских городков. В состав советской делегации входили также С. Михалков и К. Симонов.
За два года до этой поездки Антокольский участвовал в дискуссии о поэзии, развернувшейся на страницах парижской газеты «Комба». Поводом к дискуссии послужили высказывания французского поэта и критика Алена Боске. На них откликнулись поэты Эрик Лебайи, Жан Сера, Жильбер Ламиро, Жан Диго. Общий смысл их выступлений Антокольский сформулировал в статье, напечатанной в «Литературной газете»: «Дискуссия глухой стеной отгораживает поэзию от жизни, поэта — от тех, к кому должно долетать его слово! Незачем говорить, что все это чуждо и непонятно нам». Полемизируя с участниками дискуссии, и в первую очередь с Боске, Антокольский определил их позицию как «изящный скепсис перед лицом правды».
Боске ответил своему оппоненту на страницах газеты «Комба». Он продолжал настаивать на том, что поэты Запада «свободны» от политики, и призывал к продолжению диалога.
Соглашаясь с тем, что участники дискуссии исповедуют «изящный скепсис перед лицом правды», Боске называл это «одним из несчастий западной мысли». В то же время он утверждал, что подобный скепсис вообще присущ «народам, достигшим зрелости», ибо они «все понимают, все испробовали, ни во что определенное не верят, так как уже верили во все...».
Эти утверждения Боске Антокольский резко оспорил в другой статье, напечатанной также в «Литературной газете». «Все, что Боске приписывает народам, — заявлял он, — как нельзя лучше характеризует буржуазию — и только ее одну».
Полемика Антокольского с Боске была острым идейным спором. В ходе спора советский поэт отстаивал одну из главных идей своего мировоззрения: искусство должно служить народу, вне этого служения оно неизбежно вырождается и обрекает себя на гибель.
Международная встреча поэтов в Бельгии была посвящена «взаимоотношениям поэзии народной и поэзии личной». От имени советской делегации выступил Антокольский. «Наша поэзия стала искусством, нужным народу, — сказал он. — На этом мы особенно упорно настаиваем. По сути это и есть наш ответ на вопрос дискуссии». Свою речь он произнес на французском языке.
Через месяц после поездки в Бельгию, открывая вечер, посвященный шестидесятилетию Антокольского, Симонов говорил: «В тот год, когда ему исполнилось шестьдесят лет, по-боевому, по-молодому, смело, мужественно представлял Павел Григорьевич Антокольский нашу поэзию на Всемирном фестивале поэзии в Бельгии. От лица Советского Союза он говорил о служении поэзии народу с такой страстной верой, с такой большой силой, с такой настоящей поэтичностью, что пришлось его внимательно слушать и пришлось ему горячо аплодировать не только людям, сколько-нибудь расположенным к нашей поэзии и ее представителям, но и людям, совсем не расположенным к этой поэзии и к тем взглядам, которые высказывал там Павел Григорьевич. Там проявилась сила таланта человека, сила его веры в то, что он говорил, сила убеждения».
Речь Антокольского, как следовало ожидать, вызвала и враждебные отклики. В газете «Комба» все тот же Ален Боске с неодобрением отметил, что некоторые участники бельгийской встречи «предпочитали просто излагать свои убеждения», и в качестве наиболее красноречивого примера сослался на Антокольского. Газета «Экспресс» шла еще дальше: «Этот старый царский офицер, сгорбленный, раздраженный, взбешенный... встал на политическую точку зрения и принялся пропагандировать то, что в его стране называется поэзией».
Рассказывая об этом в своем «Дневнике журналиста», Антокольский с юмором отмечает, что в выступлении газеты «Экспресс» есть доля правды: на шестьдесят первом году жизни он «действительно сгорблен». Все же остальное, вплоть до службы в царской армии, — сплошной вымысел. Впрочем, заключает Антокольский, верно и то, что «сказанное мною в Бельгии открыто носило политический характер. Само собой разумеется, для тех, кто, как Ален Боске, стремится возможно тщательнее отгородить всякую поэзию от жизни, политика менее всего приемлема в поэзии».
Антокольский выступил на бельгийской международной встрече поэтов как подлинный представитель советской культуры, «до конца убежденный в своей правоте и готовый убеждать в ней других». Этими словами он недаром закончил свой рассказ о бельгийском поэтическом фестивале.