Пафос статьи в целом — страстный призыв ее автора, многосторонне вооруженного деятеля, к широте кругозора, к глубокому научному познанию мира и к воплощению его, этого познания, «в самих стихах, внутри стихов, в их тексте».

«Если он, — пишет Антокольский о поэте, — еще не провел бессонных ночных часов, пытаясь (хотя бы пытаясь, большего не спросишь с него) проникнуть в тайны материи, разгаданные физиками ХХ века, значит, он действительно предпочитает плестись в обозе армии, покоряющей природу. Можно сказать и проще: если вся эта область не заманчива для поэта, значит, он вообще не поэт. Уже не поэт!»

Это — очень ответственные слова, и надо иметь право на то, чтобы сказать их. Речь, в сущности, идет о типе современного поэта. Уже не поэт, то есть не современный поэт, тот, кто не стремится проникнуть в тайны материи и предпочитает плестись в обозе армии, покоряющей природу.

В послевоенной творческой работе Антокольского публицистика занимает видное и, я бы сказал, все более заметное место.

В одном из писем ко мне Павел Григорьевич называл пять «китов», на которых всегда держалась его творческая жизнь: поэзия, театр, литературоведение, педагогика и живопись. Сюда с полным правом можно было бы добавить еще одного «кита» — публицистику. Впрочем, Антокольский не упомянул здесь и свою работу переводчика, хотя всегда придавал ей серьезное значение. Но это объясняется очень просто. «Что касается переводов, — отмечал в том же письме Павел Григорьевич, — то для меня они всегда внутри поэзии».

Отвечая на мой вопрос, как он относится к своим творческим увлечениям, выходящим за пределы собственных стихов, Антокольский писал: «Я все-таки придаю некоторое значение дорогам, которые уводили меня от поэзии... Литературоведение, театр и даже в какой-то степени живопись — эти три дороги в разные периоды жизни были мне так же дороги, как прямая и неизбежная дорога в поэзии. В настоящее время только одна из трех находится в таком положении: литературоведение. Театр, очевидно, отпал навсегда (в 1945 г. — не надо забывать, что режиссура — самая изнурительная работа на свете: пребывание на бессменной вахте в течение целого месяца, а то и больше!). Живопись оживает только спорадически, но этому я всегда радуюсь».

Надо сказать, что живописью (об этом увлечении Антокольского я еще не упоминал) он занимался и в молодые годы. В частности, он даже выступал как график. В тексте этого очерка воспроизведены некоторые его работы: обложка «Франсуа Вийона», рисунок к «Робеспьеру и Горгоне».

Однажды — это было в 1962 году — Антокольский принял участие в выставке писателей-живописцев, организованной Центральным Домом литераторов. В этой выставке участвовали, кроме него, С. Городецкий, О. Колычев, В. Левик и В. Масс. Среди работ Антокольского преобладали пушкинские и гоголевские сюжеты: «Невский проспект», «Ревизор», «Портрет», «Бесы», «Медный всадник», «Сон Татьяны», «Скупой рыцарь». Живописная манера Антокольского эмоциональна, экспрессивна и во всяком случае весьма своеобразна. Не думаю, чтобы имело смысл искать в картинах Антокольского черты, характерные для его стихов. В живописи Антокольский гораздо более условен, чем в поэзии. Его восприятие знакомых нам с детства литературных образов отличается детской же непосредственностью.

Примитивизм этого восприятия, разумеется, принципиален, ему нельзя отказать в остроте, но, может быть, именно по его вине проникновение в существо того или иного классического литературного образа становится менее глубоким, чем можно было ожидать.

Тогда же «Литературная газета» воспроизвела две работы Антокольского — «Медный всадник» и «Скупой рыцарь» — и сопроводила их короткой заметкой автора, озаглавленной «Живопись продолжает поэзию». Антокольский цитировал в ней стихотворение «Медный всадник» (1941) и указывал, что «картина, написанная через двадцать лет, говорит о том же, хотя и другим языком». И еще: «...Картины эти продолжают, в сущности, мои стихи. В них та же мысль, та же направленность внимания и воображения».

Я не взялся бы доказать, что стихотворение военного времени и написанная двадцать лет спустя картина говорят об одном и том же (сам Антокольский подчеркивает в своей заметке, что «доказать это, конечно, трудно»). Но несомненно одно — живопись для Антокольского отнюдь не «хобби», вроде собирания марок или игры на трубе. Это — одно из средств творческого самовыражения, один из способов комплексного решения тех или иных художественных задач.

Вернемся, однако, к поэзии — той области, где прежде всего решаются художественные задачи, выдвигаемые перед собой Антокольским.

В «Четвертом измерении» поэт пишет о замысле своей книги: «Пускай он не современный, он все-таки своевремен».

Этот замысел не только своевремен, но и современен, ибо «тайна времени тревожила людей гораздо раньше, чем вышло на сцену наше поколение, и будет тревожить людей позже, чем мы с нее сойдем. Но это наша тревога, специфически наша, людей середины двадцатого века». Поэт выражает уверенность, что «сказанному откликнется каждый современник. Каждый по-своему».

В чем состоит «тайна времени», неизменно тревожащая Антокольского?

На этот вопрос отвечают его книги.

Мы имеем все основания предположить, что в работе над ними поэт провел немало бессонных ночей, вслушиваясь в смутный гул времени, пытаясь проникнуть в тайны материи, размышляя о прошлом и будущем вселенной. Именно отсюда и его право на те ответственные слова, которые я привел выше.

Что греха таить, есть молодые люди, считающие, что любое стихотворение их сверстника, напечатанное в свежем номере «Юности», современнее «Середины века» Луговского или «Четвертого измерения» Антокольского. Эти люди по-своему любят поэзию. Они могут наизусть и с восхищением процитировать «Песню о ветре» или «Санкюлота». Но им кажется, что и Луговской и Антокольский не могут быть признаны современными поэтами, что они как были, так и остались поэтами двадцатых, тридцатых, в лучшем случае сороковых годов.

Досадное заблуждение!

В истории советской поэзии середина нашего века наряду с действительно выразившими время стихами молодых поэтов наверняка будет представлена творчеством Ахматовой, Пастернака, Твардовского, Луговского, Мартынова, Заболоцкого, Антокольского — мастеров, впервые выступивших много лет назад, но полностью сохранивших и даже приумноживших свою песенную силу в наши дни.