Подлинно современным делают поэта не свободный стих и корневая рифма, а характер и тип мышления. Это с полной убедительностью доказала книга Я. Смелякова «День России». Некоторым молодым людям она, может быть, покажется старомодной. На самом деле эта книга по всему своему складу гораздо более современна, чем ультрасовременные стихи иных «новаторов».
Кстати, среди множества статей, посвященных «Дню России», одна из лучших принадлежит Антокольскому. Она начинается высокой оценкой стихотворения «Русский язык»: «Положительно, такой самобытной хвалы родному языку не было в нашей поэзии за пятьдесят лет ее исторического бытия». Заканчивается же она четверостишием Смелякова, выбранным, конечно, не случайно:
Строфа взята из стихотворения «История». Антокольский пишет: «Высокая настроенность новой книги Смелякова может быть характеризована как историзм мысли и чувства поэта. Они сам еще в начале книги признается, что историзм есть новинка для него, приобретение зрелой поры».
Слово «история» Смеляков стал писать с большой буквы, и кто, как не Антокольский, должен был тотчас заметить это и обрадоваться от всей души. Его полку прибыло! В процитированных мною словах звучит невысказанная тайная гордость. Ведь сам-то Антокольский давно оценил силу историзма и отлично знает, какие горизонты открываются перед художником, умеющим мыслить и чувствовать
Отличительная черта четвертой поэтической жизни Антокольского — торжество исторического мышления. И нет никакого противоречия в том, что именно благодаря
Говоря о «Высоком напряжении», Луконин — поэт совсем другого поколения, нежели Антокольский, его ученик — писал: «В стихах книги узнаешь чувства, которые будила в нас жизнь эти два года, полные великих событий, видишь в них себя, и страну, и время».
«Высокое напряжение» — современная книга не только потому, что в ней есть стихи о полете Юрия Гагарина. Она современна по самой своей сути, по строю мыслей и чувств, по всему характеру их поэтического выражения.
Обращают на себя внимание «Две реплики в споре». Прежде чем войти в книгу, эти стихи были напечатаны в «Литературной газете» под рубрикой «Полемика».
Первая реплика принадлежит Машине, выступающей от имени создателей электронного чуда. «Я Машина. Та Самая... Та, что осмелится сметь. Твоих завтрашних замыслов воображаемый оттиск». В реплике Машины мысль о беспредельных возможностях кибернетики доводится до абсурда: «Ну, а там — поглядим, кто кого!». Другую реплику — явно от имени автора — произносит некто, иронически именуемый Невежда. Дерзким притязаниям Машины он противопоставляет навеки недоступную ей поэзию жизни: «Вы забыли о том, сколько было на свете чудес, сколько сказок немыслимо злых и невиданно добрых». Невежда бросает Машине прямой вызов: «Ну, а там — поглядим, кто кого: электронный снаряд или ваш оппонент, без оружья идущий на приступ!»
Публикуя стихи в газете, Антокольский сопроводил их заметкой, где привел слова Герцена: «Положительные науки имеют свои маленькие привиденьица». Одним из таких «привиденьиц» он назвал восторженную и наивную мечту некоторых математиков — особенно молодых — о возможности заменить живой человеческий мозг электронным.
Книгу «Высокое напряжение» открывает программный раздел, давший ей название. За ним следует «Подмосковная осень». Но и начинающие этот раздел тихие лирические пейзажи увидены глазами поэта, полностью принадлежащего современности:
Вслед за этой шутливо подмеченной приметой века идут серьезные и, как всегда, напряженные раздумья, насквозь пронизанные током современности: «Память», «Нет счета моим ненаписанным книгам», «Долголетье», «Жизнь поэта», «Формула перехода».
Каждое из этих стихотворений освещено беспокойной мыслью, стремящейся проникнуть в тайное тайных человеческого бытия.
Участие в споре о кибернетике («Две реплики в споре»), тревожные размышления о войне и мире, о настоящем и будущем планеты («Урок истории», «Будет написано в 2061, если..»), постоянные мысли о творчестве, безраздельно отданном высокому служению родине («Электрическая стереорама», «Надпись на книге», «Маяковский» ), проникнутые историзмом стихи о Болгарии («Шипка», «Орфей Фракийский», «Свадьба на дороге»), наконец, даже экспериментальное, построенное на «несогласии пяти согласных» стихотворение «Ритм войны и мира», которому, право же, может позавидовать любой молодой поэт, почитающий себя новатором («Вы — менторы. Мы — монтеры. Вы вторите. Мы творим. Вам — минарет во тьме. Нам — монитор в тумане. Вам — натюрморт в раме. Нам — новый мир в натуре» и т. д.), — все это делает книгу Антокольского современной в самом подлинном и точном смысле слова.
Тем более это относится к «Четвертому измерению».
В поэме «Океан» слово предоставлялось железу. В «Четвертом измерении» говорят Время, Земля, Юность. Каждый из этих поэтических монологов скорее диалог: Время и Человек ведут здесь свой нескончаемый разговор. Недаром стихотворение «Действующие лица говорят» в первоначальной редакции называлось «Действующие лица и время». Вот его заключительные строки:
Время и действующие лица ведут разговор о самом главном — о человеческой жизни, о ее вечных и преходящих ценностях, о требованиях Времени к Человеку и о просьбах Человека ко Времени.
«С тобою, время неистовое, я жизнь мою перелистываю», — так поэт начинает свою книгу и так начинается диалог с Временем, идущий на всем ее протяжении. Нет, книга не умозрительна — только того, кто никогда не задумывался о жизни и смерти, о прошлом и будущем, оставит равнодушным жажда поэта разгадать тайну Времени, осмыслить «старую тяжбу со смертью».
Проходящий сквозь все творчество Антокольского разговор художника с Временем продолжается и в поэме «Пикассо». Ее композиция весьма своеобразна: поэма состоит из трех баллад («Баллада времени», «Баллада кануна», «Баллада молнии») и заключения. «Баллада времени» посвящена встрече Пикассо с акробатами, которые впоследствии запечатлеются в его картинах. В «Балладе кануна» перед нами возникает воссозданный на щедром фоне эпохи образ русского «богача, но не капиталиста» Сергея Ивановича Щукина, покупающего у Пикассо пятьдесят полотен.
Обе эти баллады написаны со свойственной Антокольскому свободой поэтического повествования. Мы видели ее и в «Кощее», и в «Двух портретах», и в «Коммунистическом манифесте», и в поэме «В переулке за Арбатом».