Подлинная четвертая жизнь Антокольского в поэзии началась во второй половине пятидесятых годов.
Многие поэты старшего поколения испытали тогда новый творческий подъем, как бы пережили свою вторую молодость.
Обычно это говорится прежде всего о Владимире Луговском, Леониде Мартынове, Николае Заболоцком. В точно такой же мере это относится и к Павлу Антокольскому.
В 1958 году выходит его книга «Мастерская». Как уже не раз бывало, поэт открывает ее стихотворением, имеющим для него программный смысл. Оно так и названо — «Мастерская».
Это отнюдь не риторические вопросы. На них необходимо ответить, чтобы осмыслить себя, свое место в поэзии и жизни.
В «Мастерской» Антокольский возвращается к стихотворению «Дон-Кихот», впервые напечатанному много лет назад. В сущности, он пишет его заново, сохраняя лишь стихотворный размер и несколько старых строк. Но теперь поэт видит в образе Дон-Кихота то, чего не видел прежде: мужество, энергию, деятельное стремление к правде. «Только одно напоследок осталось мужество у ветерана» — эти строки недаром дважды повторяются в новой редакции стихотворения.
Старая редакция начиналась так:
Эти строки сохранены и в новой редакции. Но в них внесено весьма существенное исправление: «Будет герой бушевать, балаганить, странствовать, драться за правду».
Раньше Дон-Кихот у Антокольского предавался иллюзиям, был во власти прекраснодушно-лживых представлений о том, что видел вокруг себя. Теперь он готов к борьбе за торжество правды.
В данном случае не так уж важно, когда Антокольский был ближе к образу, созданному Сервантесом де Сааведра. У поэта своя собственная концепция Дон-Кихота. То, как она изменилась за сорок лет, помогает нам понять внутреннюю динамику пройденного им пути.
Стихотворение заключает строфа, которой вообще не было в первой редакции:
Рассказывая на страницах журнала «Вопросы литературы» о том, как менялись во времени его поэтические замыслы, Антокольский сослался на два варианта «Дон-Кихота». «Разница между ними, — сказал он, — сорок лет. И, по сути дела, это два разных стихотворения. Они диаметрально противоположны. Если в первом варианте мой Дон-Кихот «верит в неправду», то во втором он готов «драться за правду».
И дальше: «Критик может сделать вывод, что в первом варианте я подчеркивал, что Дон-Кихот — фантазер, мечтатель, сумасшедший, который верит только в несбыточное, а во втором Дон-Кихот — борец за правду».
Сказано так, что остается неясным самое главное — согласен ли поэт с таким выводом о двух вариантах его Дон-Кихота. Я волей-неволей должен согласиться с этим выводом, ибо он был сделан мною в статье, опубликованной к семидесятилетию Антокольского, и только что повторен выше...
Новая редакция «Дон-Кихота» органически входит в круг размышлений, породивших «Мастерскую».
Вслед за «Мастерской» одна за другой появляются новые книги Антокольского: «Сила Вьетнама» (1960), «О Пушкине» (1960), «Высокое напряжение» (1962), «Четвертое измерение» (1964). Каждая из них в той или иной степени отвечает на вопросы, заданные в стихотворении «Мастерская», а все они вместе взятые дают отчетливое представление о четвертой поэтической жизни Антокольского.
«Он еще очень молод, этот старик», — так заканчивает поэт свой очерк о Шекспире. Даже сознавая, что автору очерка далеко до четырехсот, мы можем обратить эти слова к нему самому...
Поэзия Антокольского всегда отличалась «высоким напряжением» мыслей и чувств. Такой она осталась и поныне. Все, что поэт написал за последнее десятилетие, пронизано током вечно ищущей и вечно неудовлетворенной человеческой мысли, стремящейся понять Время в его безостановочном движении, в постоянной смене прошлого настоящим и настоящего будущим. Для того чтобы понять Время, поэт обращается к прошлому, осмысливает настоящее, заглядывает в будущее, пытается охватить весь современный ему, клокочущий социальными бурями, пестрый, разноплеменный мир.
Поэтическое мышление Антокольского достаточно сложно, но эта сложность непреднамеренна — в ней отражается интеллектуальная жизнь нашего современника, человека середины двадцатого столетия, которому ведомы и вечный огонь Прометея, и скульптуры Фидия, и полотна Босха, и яблоко Ньютона, и симфонии Бетховена, и открытия Эйнштейна.
Читая книги Антокольского, мы тотчас погружаемся в беспокойный и тревожный мир поисков.